Девушка с девятью париками - Софи ван дер Стап Страница 8

– ЭПО?

– Укол гормонов, стимулирующий производство красных кровяных телец в вашем костном мозге. Но вместе с этим он может стимулировать и рост ваших опухолей.

– Ох. Как у велосипедистов “Тур де Франс”?

– Что-то вроде того. А как ваш ночной пот?

Доктор Л. всегда в точности знает, как поддержать разговор. Раковый пот сочится из моего тела все последние недели, заставляя моих родителей цепенеть от ужаса. В худшие ночи моя кровать перестилается трижды, а футболки меняются по пять раз. Я становлюсь все слабее и вместе со всеми жидкостями, покидающими мое тело, теряю все больше веса. “Вроде получше, но прошлая ночь была ужасно влажной”.

– Это не очень хороший знак, – мое упоминание про “вроде получше” осталось незамеченным. – Мы будем следить за этим.

Прошло уже почти два месяца, но, насколько я могу судить, доктор Л. по-прежнему остается страшным, противным человеком, перевернувшим мою жизнь вверх тормашками. Как будто он один виноват в том, что в моем теле рак. Но, в конце концов, он именно тот, кто дал моей болезни имя. На его беджике написано: “Доктор Л.”, но сестры зовут его по имени. Как и я. Звать его в лицо Лузером, наверное, не лучшая мысль. Он заходит практически ежедневно, чтобы посмотреть, как поживает его садик, засаженный раковыми пациентами. Его умение обращаться с больными колеблется между грубым, жестким и неловким. То есть это направлено только на пациентов: я часто слышу, как он смеется и шутит с коллегами. Он точно из тех эскулапов, которые любят прятаться за своим медицинским жаргоном, не давая пациентам даже тени надежды. Он не хочет врачевать душу или взращивать оптимизм; в конце концов, это не то, что можно измерить и просчитать.

Но он также и мой врач, моя надежда, мой целитель. Мой волшебник от медицины. Я имею в виду не волшебную палочку или исчезающих кроликов. Нет, он воплощение медицинской науки: честный и настойчивый, помогающий всем своим пациентам избавиться от ракового кошмара. Ели уж говорить о моем спасителе, то никто и рядом с доктором Л. не стоял. Даже доктор К.

Это первая неделя, когда я, уже лысая, шляюсь по больнице. Не могу понять, кто уродливее, Софи с халой на голове или Софи-скинхед. Так что я наматываю вокруг головы шарф, и вы не смогли бы отличить меня от уборщицы, ежедневно являющейся с ведром хлорки и шваброй. Медбрат Бас теперь зовет меня Болди [4]. Когда он так говорит, я смеюсь. Я начинаю звать его сестричкой Бетти [5]– он единственный медбрат в отделении и, мне кажется, заслуживает специального обращения. И подтачиваний. В восемь часов он будит меня словами “Доброе утро, Болди”, будто на его этаже я такая одна, и помогает мне сменить футболку. Это бывает нелегко из-за трубок, торчащих из моих запястий. А потом он присаживается поболтать, заодно меняя пластырь, которым трубка крепится к руке.

– У меня тут опять все запуталось.

– Ты пытаешься ходить с торчащими из тебя трубками!

Мне вливают два пакета крови, чтобы поднять показатели и превратить вялую Софи в активную. Странная идея – использовать чужую кровь как своего рода лекарство, которое помогает мне поправиться. Может, поэтому в последнее время я чувствую себя иначе – почему я больше не похожа на липкую сладкую булочку или лакрицу? И почему я внезапно полюбила писать? Это одно из изменений, пришедших вместе с раком, – раньше я писать ненавидела. Я даже платила своей сестре, чтобы она вела за меня конспекты. Но на этой неделе я пришла в больницу с ноутбуком. Не чтобы ползать по Сети, а чтобы исследовать собственные мысли. Несколько ночей назад, в очередной раз валяясь без сна, я вылезла из кровати, взяла карандаш и листок бумаги. Не из предусмотрительности, а из острого желания записать кое-какие мысли. К утру я исписала десять страниц. И с тех пор не могу остановиться. Я записываю все, что со мной происходит, цепляясь за правду как за жизнь.

В районе 10:30 я обычно принимаю душ. Я очень долго намыливаюсь, мажу себя кремом для тела и всеми имеющимися в запасе лосьонами, только чтобы убить время. Затем я одеваюсь. Начинаю снизу, иначе мешает капельница. Я все еще тщеславна; в больницу я взяла все самые красивые кофточки на случай, если зайдет доктор К. или еще какой-нибудь секси-доктор. В любой день меня могут отправить из онкологии куда-нибудь еще на анализы. Каждый раз, когда это происходит, я чувствую всеобщее внимание: раковый больной неуклюже плетется, толкая перед собой стойку с капельницей, пакеты с химией раскачиваются туда-сюда. Сдав анализы, я нахожу убежище в своей больничной койке и пытаюсь забыть о том, кто я такая. Пытаюсь забыть все, поскольку, просыпаясь каждое утро, снова и снова выясняю, что на моей голове больше не растет ни одного волоска.

– Привет, солнышко, как ты себя чувствуешь?

Я поворачиваюсь на знакомый голос. Я вижу вплывающую в мою палату фиолетовую орхидею в сопровождении Аннабель.

– Любимая! – взвываю я радостно. – У меня парик не криво сидит?

Без Аннабель я не знала бы, каково это – иметь настоящего друга типа того, с кем можно поваляться на его кровати в Амстердаме и который знает, как одиноко мне в Индии. Того друга, которому достаточно одного взгляда, чтобы понять, что за бардак творится у меня на голове. Того, кто, еще не услышав диагноза, понимал, что со мной что-то не так. Друга, который смело штурмует трамвай в час пик с большой фиолетовой орхидеей в руках, чтобы сделать мою депрессивно-белую палату чуточку более похожей на дом.

Аннабель осматривает меня с ног до головы и улыбается. Она поправляет халу Стеллы как надо.

– Ты когда-нибудь думала о том, что будет, если я умру? – спрашиваю я.

– Ну разве ты сегодня не само очарование? – Она садится в кресло рядом с моей кроватью и достает маникюрный набор.

– Хочу знать, думаешь ли ты об этом, – Аннабель мастерски умеет скрывать свою боль, даже передо мной.

– Да. Я думаю об этом. Может, я и выгляжу сильной, но каждую ночь плачу у Барта на плече. Но, пока еще есть надежда, я стараюсь не думать о худшем.

– Ох, – во мне растет признательность, но, если честно, я очень рада ее словам. Чем больше она плачет, тем больше любит меня. – Мы всегда были вместе, – говорю я.

– И всегда будем.

– Еще две недели. Страшновато, да?

– До сканирования?

– Ага.

– Значит, сегодня нет никаких причин задаваться дурацкими вопросами, правда же? – она наклоняется и продолжает делать маникюр.