Вдоль фронта - Джон Рид Страница 8

Вардарское ущелье, бесплодная граница между греческой Македонией и плоскогорьями Новой Сербии, переходило в пустынную долину, загроможденную каменными глыбами, за которыми тянулись, постепенно возвышаясь, горы со случайными проблесками отвесных снеговых вершин. Из каждого ущелья низвергался быстрый горный поток. В долине воздух жаркий и влажный; обсаженные большими ивами каналы, отведенные от реки, орошают табачные плантации, целые акры тутовых деревьев и возделанной тучной черноземной земли, похожей на хлопковое поле. Здесь каждый клочок земли возделан. Выше, на обнаженных откосах, среди скал бродили овцы и козы; пасли их бородатые крестьяне с высокими посохами, одетые в овчину. Они сами прядут шерсть и шелк на деревянных прялках. Разбросанные белые, с красными крышами, деревни тянулись вдоль изрытых колеями дорог, по которым молодые волы и черные буйволы тащили скрипящие телеги. Виднелся изредка обведенный галереей «конак» какого-нибудь зажиточного турка с желто-зелеными ивами или цветущими с тяжелым благоуханием миндальными деревьями. А над маленьким разрушенным городком высился стройный минарет или купол греческой церкви.

На станциях толкался всевозможный народ – мужчины в тюрбанах и фесках и в темных меховых конусообразных шапках, в турецких шароварах или в длинных рубашках и обтяжных панталонах из сурового домотканного холста, в кожаных жилетах, богато расшитых цветными узорами и цветами, или же в тяжелых темных шерстяных костюмах, отделанных черным шнуром, с высоким красным поясом, обмотанным несколько раз вокруг поясницы, в кожаных чувяках с загнутыми носами и с обвязанными вокруг икры, до самых колен, кожаными лентами; женщины в турецких шароварах, в кожаных или шерстяных жакетах, расшитых яркими цветами, и в поясах из невыделанного домотканного шелка, в вышитых холщевых нижних юбках, черных фартуках, расшитых цветами, в тяжелых верхних юбках, вытканных яркими цветными полосами и связанных сзади, и в желтых или белых шелковых головных платках. Многие носили черный платок – единственный знак траура. И повсюду цыгане в широких тюрбанах, женщины с золотыми монетами вместо серег, в платках, с заплатами из ярких лоскутьев на платьях; босоногие, тащились они по дороге за своими кибитками или праздно шатались около обтрепанных темных палаток табора.

Высокий, бородатый мужчина в черном отрекомендовался нам по-французски сербским офицером секретной службы и сообщил, что ему поручено наблюдать за нами. Однажды какой-то веселый молодой офицер пришел на пароход и расспрашивал его, кивая на нас.

– Добра! Хорошо! – сказал он, щелкая каблуками и отдавая честь.

– Эта станция, – сказал тайный агент, когда поезд снова тронулся, – граница. Теперь мы в Сербии.

Перед нами промелькнули фигуры высоких худощавых мужчин на платформе; винтовки с примкнутыми штыками висели у них за плечами, но на них не было никакой формы, кроме солдатского кепи.

– Что вы хотите? – улыбаясь, пожал плечами наш спутник. – У нас больше нет обмундирования. За три года мы воевали четыре раза – первую и вторую Балканские войны, албанское восстание, а теперь вот эта… За три года наши солдаты не меняли одежды.

Теперь мы проезжали вдоль узкого поля, утыканного маленькими деревянными крестами на расстоянии трех шагов один от другого – они могли сойти за виноградные колышки; целых пять минут мы ехали мимо них.

– Тифозное кладбище Гевгели, – лаконически пояснил наш спутник. Тысячи таких крестов, и каждый обозначал могилу!

Потом в поле нашего зрения попало большое открытое пространство на склоне холма, похожего на пчелиные соты, – весь он был изрыт норами, уходившими в коричневую землю, и круглыми землянками. Вокруг этих ям копошились грязные, оборванные солдаты с винтовками на перевязи через грудь, подобно мексиканским революционерам. В промежутках щетинились козлы из ружей; пушки с волами, впряженными в передки лафетов, и с полсотни безрессорных телег стояли в стороне, а спутанные волы паслись несколько дальше. Ниже грязных лачуг, у подножья холма, солдаты пили воду из желтой реки, которая стекала вниз в долину из зараженных деревень. Вокруг костра сидело на корточках человек двадцать или больше, наблюдая за жарившейся на вертеле тушей барана.

– Этот полк охраняет границы, – объяснял наш спутник. – Болгарские комитаджи пытались на прошлой неделе прорваться и перерезать железнодорожный путь. Они каждую минуту могут вернуться… Ответственно ли за это болгарское правительство или им заплатила Австрия? На Балканах никто этого не сможет сказать.

И теперь через каждые четверть мили мы проезжали мимо грубых лачуг из глины и хвороста, перед которыми стояли оборванные солдаты со впалыми щеками, грязные и больные на вид, но с винтовкой в руках.

По всей Сербии можно было видеть этих людей, – последние рассеянные остатки мужского поколения страны, – которые жили в грязи, скудно питаясь, охраняя давно покинутый железнодорожный путь.

Сначала казалось, что нет никакой разницы между этой страной и греческой Македонией. Те же деревни, немного более разрушенные, крыши с выбитыми черепицами, стены с обсыпавшейся известью; то же население, только меньше числом и в большинстве случаев женщины, старики и дети. Но скоро стала заметна разница. Тутовые деревья в забросе, табак стоял прошлогодний – желтый, прогнивший; стебли зерновых хлебов колосились в заросших сорными травами полях, не убиравшихся больше года. В греческой Македонии каждая пядь годной земли была возделана; здесь же только одно поле из десяти носило признаки обработки. Вскоре мы заметили пару волов, управляемых женщиной в желтом головном уборе и блестящей цветной юбке. Они тащили соху, сделанную из корявого ствола дуба, под охраной солдата с винтовкой за плечами.

Тайный агент указал на них:

– Все мужчины в Сербии взяты в армию или убиты, а все волы взяты правительством, чтобы возить пушки и обозы. Но с декабря, когда мы прогнали австрийцев, здесь не было сражений. И тогда правительство отправило солдат и быков для обработки земли.

Так открывалась перед нами картина этой страны смерти: две кровавые войны, сгубившие цвет ее юношества, два месяца тяжких военных походов, ужасная борьба с величайшей военной силой на земле, и в довершение всего опустошающая чума. И, несмотря на это, среди остатков народа уже начали пробиваться империалистические тенденции, которые могли с течением времени стать угрозой всей южной Европе.

Гевгели оспаривало у Вальево отличие быть местом наихудшего сыпного тифа в Сербии. Деревья, станции и здания были замазаны и обрызганы хлорной известью, а вооруженные часовые стояли на страже у ограды, где теснились с ропотом сотни оборванных людей, так как Гевгели находилось под карантином. Мы смотрели через решетку на пустынную, грязную, немощеную улицу, окаймленную одноэтажными зданиями – белыми от дезинфекции; почти у каждой двери развевался черный флаг – знак смерти.

Полный усатый человек, в грязном воротничке и платье в пятнах, в истрепанной панаме, надвинутой на глаза, стоял на возвышении, окруженный тесным кольцом солдат. Высоко держа какой-то полевой цветок, он оживленно и с возбуждением обратился к тайному агенту: