Бельский - Геннадий Ананьев Страница 8

«Пусть трясутся изменники!»

Неделя января миновала, и вот, наконец, царев вестник к Бельскому с повелением:

— Завтра царь всей Руси въезжает в Новгород. Он не против торжественной встречи его, лишь бы без угрозы покушения.

— Вот и все. А как эту самую угрозу отвести, думай сам.

Выручил архиепископ Пимен, узнавший о завтрашнем въезде царя. К Бельскому он с поклоном:

— Дозволь крестным ходом встретить помазанника Божьего?

Хотел Богдан резко отказать, но — осенило.

— Хорошо. Не обессудь только, святой отец, если мы тебя и всех, кого с собой определишь, обыщем. Не дай Бог, меч кто под рясой упрячет?

Нахмурился архиепископ: подобного еще никогда не бывало — кощунственно не верить священнослужителям, но совладав с собой, согласился. А что еще ему оставалось делать?

В день Рождества Христова подошел Иван Грозный к Новгороду. Оставив свой полк в двух верстах от стен его, со свитой и малой охраной въехал в город через Московские ворота; ему навстречу — крестный ход. Архиепископ Пимен во главе. За ним, немного приотстав, клир церковный с чудотворными иконами и животворящими крестами всех церквей новгородских. За священниками, как и в Твери, именитые горожане.

Не принял святительского благословения царь. Пронзил злым взглядом архиепископа и рек грозно:

— Злочестивец ты, а не пастырь рабов моих! В раках твоих не крест животворящий, но меч крамольный, нацеленный в сердце наше! Ведаю о злом умысле твоем и всех гнусных новгородцев продаться Сигизмунду Августу! Ты — враг православной церкви, волк хищный, ненавистник венца Мономахова.

Тихо-тихо стало на месте встречи. Закрой глаза и покажется, что нет вокруг ни души. Все с замиранием сердца ждут, что крикнет Грозный: «Взять их!» — и закрутят всем руки за спины.

Царь долго наслаждался страхом встречавших, а удовлетворив свое торжество, повелел:

— Веди, отступник, в палаты свои. Устрой пир для нас, прибывших в гости, и клира своего.

Отцов города, наместника и воеводу не позвал, и те в недоумении и страхе (подобное отношение к ним царя не предвещало ничего хорошего) расползлись по домам. И не понятно им пока что, минует ли лихо, либо наступил уже их час.

Не настал. Грозный определил карать раздельно: первыми — служителей церкви, затем уж — всех остальных, причастных, как он считал, к измене.

Перед трапезой — литургия в храме Софийском. Сам архиепископ служит, и царь смиренно крестится, бьет поклоны и шепчет молитвы. Кажется, смягчилось его сердце под сводами храма Божьего. Пимен даже взбодрился, предвкушая милость царскую, смягчение гнева его.

Не слышал он, как после литургии царь вполголоса повелел боярину Салтыкову:

— Приведи в детинец сотни две. Остальным скажи, чтобы готовы были действовать по моему слову без промедления.

Не заметил архиепископ и того, как знатный боярин откололся от всех остальных — Пимен едва сдерживал радость от того, что царь решил пировать именно в его палатах. Гость может ли сделать зло хлебосольному хозяину? Да и осмелится ли православный осквернить храм Божий?

Поначалу все так и вышло. Чинно. По обычаю. Все блюда подносили к столу царя, а тот, взяв себе приглянувшееся, рассылал остальное своим боярам по чину, но лучшие куски велел нести архиепископу и иным священнослужителям, тоже по сану их. Рассылал царь и кубки с медом и вином фряжским [11], разламывал хлебы — неспешность привычная, ничем не нарушающая вековых укладов. Благодушия за столом тоже не занимать. Не умолкали и славицы, возглашавшие мудрость царя Ивана Грозного, его человеколюбие и великое умение управлять державою, которое затмило делами своими всех царствующих предшественников — начальники опричные, князья и бояре состязались в велеречиях истово, и видно было, сколь доволен был грозный царь. Вот и осмелел архиепископ Пимен, когда царь послал ему ломоть хлеба и кубок вина.

— Сие тело Христово, сия кровь Христова послана мне, царь всего мира православного, тобой по велению сердца твоего…

— Замолчи! — рявкнул Иван Васильевич. Именно рявкнул, иного слова не подобрать. — Замолкни, иуда!

Он пылал гневом, а взор его торжествовал, ибо видел, как дрожали, словно осиновые листья, сановные священнослужители, привыкшие к величанию и угодливости. Их с боязливостью воспринимал каждый христианин, а вот теперь — они перепуганы насмерть.

— Стража!

Ворвались черные опричники, скрутили перво-наперво архиепископа, следом и остальных из клира церковного, уволокли всех их в кельи для охраны зоркой до слова царского. А тут и князь Салтыков с подмогой. Всех церковных служек, всех чернецов, собранных из многих монастырей в услужение боярам московским и опричной рати, тоже повязали, заполнив ими самою церковь.

Лев Салтыков — к царю:

— Что повелишь рабу твоему дальше? Прежний урок исполнен.

Иван Васильевич хмыкнул:

— Не урок, а начало урока, — и духовнику своему Евстафию: — Тебе оголять храм Софийский! Чтоб до нитки все! Затем к Малюте: — Бери Богдана Бельского в подручные, он знатно потрудился в городе до приезда нашего, пусть отблагодарит себя, и оголяйте все церкви и монастыри в городе и окрест его. Монахов и настоятелей свозить сюда. Каждому установить откупные в двадцать рублей. Кто не уплатит, на правеж.

Да, вот это всем урокам урок. На добрую неделю неусыпного труда, итог которого — великое богатство.

На городище, в стане опричного полка, как грибы росли новые шатры, в которые укладывали после старательной переписи дьяками и подьячими привозимое на пароконках: иконы в дорогих окладах, кресты бесценные, утварь церковную, золотую и серебряную, а также и деньги, полученные от свезенных в детинец монахов.

Великий грабеж. Полное разорение обителей Господних.

Не счесть было трупов служителей Божьих. Правеж — улыбчивое слово. Кто не мог внести двадцати рублей, а таких было большинство, забивали палками до смерти, уплатившие же мзду едва успевали развозить трупы собратьев своих по монастырям и предавать их земле.

Лишь к концу второй недели закончилась эта кровавая карусель и подоспело время для замерших в ожидании своей участи горожан. Они хотели надеяться, что авось их минует чаша гнева, столь свирепо излитая на церковников и монахов, но надежды те были очень зыбкими. Даже ремесленный люд сложил инструменты в долгий ящик.

Началась вторая часть казней тоже с пира в архиепископских палатах, на который званы были посадники, и степенные, и бывшие, тысяцкий, царев воевода и царев наместник с его боярами. Попотчевав гостей именитых и выслушав их низкопоклонные здравицы в свою честь, Грозный объявил со зловещим спокойствием:

— Завтра начну суд чинить. С корнем стану корчевать измены. С вас первый опрос. Не без вас же письмо писано. Но даже если мимо вас прошло, все одно вы в ответе. Ферязи [12]алые носить ловко, не блюдя интересы державные, интересы государя вашего, и повысив голос: — Поскидаю я с вас камку [13]и бархат золотом и жемчугом шитые!