Лишённые родины - Екатерина Глаголева Страница 8

Граф Ферзен занимал в Несвиже замок Радзивиллов, законный владелец которого, восьмилетний князь Доминик, уехал с матерью в Галицию, где та снова вышла замуж. Вся обстановка, мебель, сервизы, приборы, столовое белье и прислуга остались в замке и находились в распоряжении временного постояльца, с которым поселились и три молодые польки из числа тех, кого сторонилась пани Анеля. Зато Тадеушек повадился ходить в замок каждый день — завтракал там и порой оставался до обеда, бегая по комнатам, играя с моськами и попугаями графа и веселя его самого, адъютантов и прислугу своей детской непосредственностью, восторгом от необычных вещей и простодушием. Ферзен называл его своим полуадъютантом, потому что передавал с мальчиком бумаги для его отца. Свое обещание он сдержал: Тадеушек получил свою саблю. Вне себя от радости, он забрался на колени к графу, обнял его, весь измаравшись пудрой.

— Тебя я не убью, даже если дядя Костюшко прикажет! — поклялся он искренне.

— Спасибо, очень благодарен, — рассмеялся Ферзен.

***

В пустых комнатах, из которых вынесли всю мебель, голоса звучали непривычно громко. Адъютант сказал, что фельдмаршал работает в кабинете, и князь Станислав просил его не утруждаться: он знает дорогу, но тот всё же настоял, чтобы проводить гостя (гостя? в его собственном загородном доме?), и оказался прав: кабинетом Суворову служил чуланчик, где Понятовскому когда-то приготовляли кофе; теперь там стояли стол и два стула, каких не найти и в самом жалком кабаке.

— Мне совестно, что вы находите меня здесь, — сказал Суворов, выйдя навстречу племяннику польского короля, — зато посмотрите, как я содержу ваш дом.

Понятовский хотел сразу перейти к делу. В Варшаве, куца он прибыл из Рима через Флоренцию, Болонью, Падую, Грац, Вену, Брно, Остраву и Лодзь, он намеревался провести всего один день, чтобы повидаться с отцом, и тотчас выехать в Петербург. Князь никогда бы не покинул Вечный город и не отважился на столь дальний путь в апреле, по отвратительным дорогам, если бы не боязнь остаться нищим. Все его письма к членам русского правительства по поводу восстановления его прав на секвестированные поместья остались без ответа, между тем Платон Зубов хлопотал, чтобы их передали ему. Николай Васильевич Репнин дал князю дружеский совет: надо ехать в Петербург и явиться на глаза императрице, это единственный способ избежать конфискации. Хотя Станислав Понятовский заочно присоединился к Тарговицкой конфедерации вслед за дядей и не участвовал в восстании (в отличие от кузена Юзефа), не протестовать и соглашаться мало — надо лично просить и угождать, иначе его земли и мужички могут уплыть в чужие руки, а вернуть их после будет мудрено. Репнин же дал и еще один совет: паспорт в Петербург можно попросить у Суворова, тогда Понятовского нигде не задержат, а иначе придется посылать за паспортом курьера и ждать его возвращения.

Суворов оставался в Варшаве, хотя на 29 апреля была назначена свадьба его дочери с Николаем Зубовым. В приданое за Наталкой Александр Васильевич отдал имение с полуторатысячами крестьян обоего пола, часть наградных бриллиантов и еще кое-что деньгами. Жених остался этим недоволен, он рассчитывал на большее (его брат Валериан получил от императрицы бывший дворец Бирона в Петербурге, чин генерал-поручика с пенсией в 113 тысяч рублей серебром и еще триста тысяч на уплату долгов). Суворов лично жениха не знал, хотя и был наслышан о его храбрости, ходатайствовать перед государыней через Платона Зубова об увеличении приданого отказался наотрез и сам в столицу не поехал. В воздухе пахло новой войной; фельдмаршал чувствовал, что ему предстоит путь дальше на запад, так зачем же зря ездить туда-сюда.

Успехи французских республиканцев, успешно сражавшихся на нескольких фронтах, захватив несколько немецких городов и громя роялистов, напугали прусского короля Фридриха-Вильгельма, и он решил заключить с Францией мир: Пруссия не смогла бы воевать с ней, постоянно опасаясь нового восстания в польских землях; прежде нужно было обезопасить тыл и навести порядок железной рукой. Польские эмигранты в Париже, знавшие о судах и расправах над схваченными повстанцами, воспрянули духом при новости о мирных переговорах: французы могут поставить прусскому королю условие — отказаться от захваченных польских земель. Однако воодушевление быстро спало: Франция нуждалась в отдыхе не меньше Пруссии. Нужно залечить раны, залатать дыры в финансах, восстановить внутренний мир в стране и накормить народ. Из-за массовых мобилизаций деревни опустели, урожай было некому собирать, да и крестьяне, боясь реквизиций, припрятывали хлеб до весны. Чтобы избежать голода, правительство закупило зерно в Прибалтике и Северной Африке, но доставить его в столицу зимой было нельзя, потому что реки сковало льдом. В Париже хлеб и мясо отпускали по карточкам (мясо — полфунта на пять дней), и чтобы их отоварить к полудню, очередь занимали еще до рассвета. По парижским окраинам бродили волки, по дорогам Пикардии и Нормандии — толпы нищих и банды разбойников. В политике же нет ничего надежного; сегодня прусский король говорит о мире, а завтра опять примкнет к врагам Республики. Единственное, в чем могут быть уверены польские патриоты, — упорства республиканцев не сломить; со временем, усилив свою мощь, они силой вырвут Польшу из лап захватчиков, чтобы вернуть ей былое величие.

Российская императрица как раз и не хотела дать Франции это время. В феврале война в Вандее вспыхнула с новой силой, поскольку Конвент не сдержал своего обещания об амнистии мятежникам и возмещении им ущерба при условии подчинения республиканским законам. Первого апреля толпа санкюлотов ворвалась в зал заседаний Конвента как раз в тот момент, когда комиссар по снабжению Буасси д’Англа, прозванный в народе «Буасси Голод», делал доклад об успехах в обеспечении населения продовольствием, но были оттуда изгнаны генералом Пишегрю, разоружившим «террористов». Голодные бунты вспыхнули в Руане и Амьене, где толпа требовала «хлеба и короля». Впрочем, Екатерина уже не верила в способность Бурбонов вернуть себе трон своими силами. Измена прусского короля пришлась очень некстати; если он не одумается, придется его припугнуть.

Суворов зорко следил за событиями во Франции. Здесь, в Польше, отныне велась кабинетная война, до которой он никогда не был охотником, зато неожиданные успехи Франсуа Шаретта в Вандее приводили его в возбуждение, он даже отправил Шаретгу письмо с похвалами. Но на успех его не надеялся: храбрый человек, а погибнет зря.

— Знаете, князь, почему якобинцы торжествуют во Франции? — спросил он Понятовского. — Потому что их воля тверда и непреклонна, а роялисты не умеют желать. Чтобы иметь успех, надо иметь силу воли.

Князь воздержался от ответа, только его бледные щеки слегка порозовели.

— Войне во Франции быть, — решительно заключил Суворов, — и вести ее мне.

План кампании фельдмаршал уже составил и подробно изложил его своему гостю. Понятовский слушал его с ужасом: он нагляделся на разоренные предместья и проехал через остов сожженной Праги, на которую печально смотрел занятый русскими варшавский Замок, теперь же перед его мыслен-ным взором разворачивались сцены жестокой резни, которую русский полководец уготовил Франции.