Мальчики с бантиками - Валентин Пикуль Страница 8

— Конечно. Две горбушки всегда лучше.

К ним подошел рослый красивый подросток, который случайно слышал их разговор. Он сказал, что ему все это нравится.

— Включайте и меня в свою комбинацию. Съесть три пайки сразу еще лучше, нежели только две. Кстати, будем знакомы — Джек Баранов, москвич, будущий подводник.

— — А почему ты Джек? — спросили его.

— Вообще-то я чистокровный Женька. Но я не понимаю, почему хуже называться Джеком. Вы Джека Лондона читали?

— Здорово пишет!

— Со временем собираюсь писать не хуже.

— Ого! Джек, но пока ты не Лондон, а только Лондоненок.

— Идет и это! Я разве обижусь? Итак, кинем жребий.

Но жеребьевку пришлось отменить за неимением монет и спичек. Договорились на словах, что обжорствовать начинает Савка: сегодня ему предстоит слопать сразу три пайки!

За ужином юнгам объявили, что завтра придут врачи. При этом у Савки екнуло сердце: опять станут крутить и щупать каждого. А вдруг обратят внимание, что левая рука у него не в порядке? Но старшины тут же его успокоили:

— Завтра всем будут сделаны уколы! Не отлынивать…

Большие чайники ходили вдоль длинных столов, а перед Савкой лежали сразу три горбушки хлеба. Только он было вознамерился запивать их чаем, как сзади к нему подкрался Витька Синяков:

— А-а, вот ты где затаился от суда истории…

Заметил три горбушки и заграбастал их себе.

— Ого, сколько ты нашакалил! С тебя еще семь таких же. Войди в мое трагическое положение: курить охота, а хлеб при случае можно обменять на табак. — И похлопал Савку по плечу, чтобы тот не раскисал. — Не плачь, дитя, не плачь напрасно. Спроси любого грамотного, и тебе скажут, что наедаться на ночь вредно.

Перед отбоем Савку прижали в угол Джек с Мазгутом:

— Слушай, ты зачем отдал наш хлеб этому прохиндею?

Савка признался, что, если бы не этот Синяков с его развитыми бицепсами, не видать бы ему флота как своих ушей.

— По-моему, — сказал на это Джек Баранов, — Витьке хлеба не давать, а лучше сообща набьем ему морду.

— Набей! — возразил Мазгут. — Ты ему банок накидаешь, а он доложит, что Савка врачей обдурил.

После чего друзья решили несколько вечеров поголодать, но чтобы Савка сразу рассчитался со своим вымогателем.

— И больше с ним не связывайся, — внушали они ему. — Врачей пока избегай. Приживись на флоте, чтобы тебя оценили. Попадешь на корабль, там доктора не такие живоглоты, как в тылу. Там тебя подлечат и — порядок… Пошли спать, ребята.

Но от Синякова не так-то легко было отвязаться.

— Уже кололи тебя? — спросил он Савку утром.

— Во какой шприц… А тебя?

— Моя нежная натура этого не выносит. Будь другом, подставь врачам попку и за меня. Назовись моей фамилией, как я когда-то назвался твоей… Или забыл услугу?

Пристав к очередной партии юнг, Огурцов покорно спустил штаны и принял второй укол. С болью чувствуя, как входит в тело игла, Савка уяснил для себя житейскую истину: одна ложь цепляется за другую, и из маленькой лжи вырастает большая ложь…

За два дня он рассчитался с Синяковым хлебом:

— Мы в расчете, и больше ко мне не лезь.

— Насколько я понимаю в политике, — ответил Витька, потрясенный честностью Савки, — ты моим верным вассалом быть не желаешь.

— Не желаю. У меня другие друзья.

Синяков откусил сразу половину пайки. Жуя хлеб, промычал:

— Ну, валяй. Посмотрим. Кстати, что у тебя с лапой? В каких дверях тебе ее прищемили? Может, ты инвалид какой?

Савка побежал прочь. Ну и липуч, проклятый.

* * *

До самого конца июля томились юнги по баракам, отрезанные от общения с городом, лишенные права переписки. Старшины читали им строевой и дисциплинарный уставы. Но эти книжки навевали на юнг непроходимую тоску. Не веселее казались и строевые занятия, отработка шага и поворотов между стенами унылых бараков.

Тоска ожидания иногда рассеивалась лекциями комиссаров о славе и героизме русского флота. Изучали юнги и винтовку с гранатой — это уже охотно! Ни одного кинофильма юнгам не показали.

На все вопросы старшины отвечали:

— Умей ждать. Флот любит терпеливых ребят.

Среди юнг стали блуждать самые нелепые слухи;

— Вот гадом буду, — клялся один, — если совру. Это уж точно: всех нас скоро забабахают на Землю Франца-Иосифа.

— Вранье! — отвечали ему. — Сейчас каждого из нас втихаря проверяют, а потом станут готовить в десант. Севастополь обратно брать! Кто накроется — тому вечная память. А кто живым из десанта вернется, того допустят до сдачи экзаменов.

— Каких еще экзаменов? Мало мы их в школе сдавали?

— Говорят, по математике гонять станут. Икс равен игреку, тангенс-котангенс, ну и прочая мура… В один из дней раздался голос дневального:

— Юнга Огурцов — на выход!

— С вещами? — спросил Савка.

А сердце, казалось, сломает все ребра в груди. Зачем на выход? Неужели дознались, что с рукой неладно?

— Без вещей! Тебя батька на ка-пэ-пэ дожидается.

Курящие хватали Савку у дверей, терзая просьбами:

— Папан твой с папиросами? Слямзи для нас по штучке.

— Да ну вас! — угрюмо увертывался Савка от просителей. — Он же меня выдерет, если я у него курева попрошу.

Отец, еще издали заметив сына, принялся хохотать. В самом деле, картина была уморительная: маленький человечек во фланелевке до колен, рукава закатаны, штаны подвернуты, а вырез фланелевки, в котором видна тельняшка, доходит до самого пупа.

— Ловко тебя принарядили, брат! — сказал отец, просмеявшись. — Ну, не беда. Давай отойдем в сторонку. Ты как живешь-то?

— Хорошо.

— Правду сказал?

— Конечно. Юнги, бывает, и в адмиралы выходят.

— Далеко тебе еще… до адмирала-то! Одного я боюсь, сынок. Учеба твоя в дальнейшем может сорваться, вот что. Вырастешь, и с каждым годом будет труднее садиться за учебники. Это я по себе знаю!

Отец начал службу на «новиках» Балтики, масленщиком в котельных отсеках. Прирожденный певец-артист, певцом он не стал. Прирожденный математик, ученым он не стал тоже. Флот заполонил его всего, и хотя потом ему открылись все двери, он так и остался на кораблях. Прошел нелегкий путь от масленщика на эсминцах до комиссара.

— Твой поступок не осуждаю, — сказал отец. — Хотя ты и не посоветовался со мной. А я сегодня пришел попрощаться.

— Уходишь? Опять в море?

— Да. Ухожу. Только не в море — под Сталинград.