Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски Страница 79

«Зуи» понравился читателям «Нью-Йоркера». Хороший прием повести заставил приумолкнуть литературных воротил, успевших убедить себя, что все закончится публичным провалом. Эти критики (включая Кэтрин Уайт и ее журнальную команду) приписывали успех произведения исключительно искушенности среднего читателя «Нью-Йоркера», уже привыкшего к непредсказуемости сэлинджеровского стиля. Мало кто из редакторов верил, что у Сэлинджера хватит духу выпустить его отдельным изданием. «Зуи» родился на страницах «Нью-Йоркера», и на его же страницах ему суждено состариться и умереть.

Отсутствие критики не спасло «Зуи» от унижения, по крайней мере в глазах самого Сэлинджера. Двадцать первого мая 1957 года, всего через неделю после появления «Зуи», издательство «Сигнет букс» разместило в «Нью-Йорк тайме» рекламу, где повесть сравнивалась с их изданием «Девяти рассказов» и «Над пропастью во ржи» '. Сэлинджеру не нравились сигнетовские издания, и он пришел в ярость, когда его новое детище сравнили с ними. Он, естественно, во всем винил «Литтл, Браун энд компани» и в приступе гнева отправил телеграмму в Бостон, осуждая как данную аналогию, так и вообще рекламную тактику «Сигнега». Многословные извинения со стороны «Литтл, Браун энд компани» последовали тут же. Они уверяли, что не имеют ровно никакого отношения к появлению рекламы и даже не знали о ней. Через несколько дней Сэлинджер написал Неду Брэдфорду из «Литтл, Браун энд компани» в более сдержанном, но не менее решительном тоне. Он еще раз высказал свое отвращение к изданиям в мягкой обложке и объяснил, что реклама «Сигнета» появилась так спешно после выхода из печати «Зуи», что выглядит «отталкивающе злободневной»'.

Эпизод явно незначительный, однако он свидетельствует о нарастающем в душе Сэлинджера презрении к издателям. Перепалка с «Сигнетом» и «Литтл, Браун энд компани» из-за рекламы в «Нью-Йорк тайме» иллюстрирует состояние Сэлинджера, ощущавшего себя жертвой издателей, от которых он должен защищать свои творения. С его постоянным стремлением к совершенству даже мысль о том, что его детище может быть изуродовано редакторами в целях извлечения выгоды, приводила писателя в бешенство. Ну и, конечно, деньги. Сэлинджер считал, что его издатели огребают слишком большую прибыль, его письма полны жалоб на их жадность.

Вышеописанный инцидент напрямую отсылает к дилемме, обозначенной Сэлинджером в «Зуи»: между священнодействием творчества и вкушением приносимых им плодов. Зуи говорит Фрэнни, что у нее нет выбора — она обязана выступать на сцене, потому что получила свой дар от Бога. Сэлинджер так же ощущал и свое призвание, он считал, что обязан публиковаться, чтобы нести свою мысль людям. Но если его произведения имели успех, с ними неизбежно появлялись доходы, как неизбежны были аплодисменты после выступления Фрэнни на сцене. Вот они, те самые плоды труда, против которых так предостерегали Симор и Бадди. Они неотделимы от человеческого «я» и несут духовную смерть. Сэлинджер мучился этой дилеммой, но то, что львиную долю плодов его труда получали «Литл, Браун энд компани», приводило его в ярость.

Злость на издателей несколько утихла благодаря возвращению в Корниш Клэр и Пегги. К лету 1957 года перестройка дома завершилась. Пегги переехала в детскую и играла на специально обустроенной площадке. В гостиной появились телевизор и рояль, почти такие же, как в квартире семьи Глассов. Трехлетняя Пегги была особой отрадой для отца, и письма Сэлинджера полны рассказов о ее забавных выходках и о том счастье, которое он испытывает в ее присутствии. Пегги, по словам отца, была счастливым и активным ребенком, от Сэлинджера она получила прозвище Динамо. Он с удовольствием проигрывал для нее джазовые пластинки и учил ее танцевать. Она начала говорить, и в январе Сэлинджер хвастался в письме к судье Хэнду, что она даже стала узнавать свою фамилию. Разумеется, она была уверена, что всех вокруг зовут Сэлинджерами, даже людей из телевизора.

В тех же письмах, где Сэлинджер рассказывает о детстве Пегги, он проклинает долгую зиму, которая, как он опасается, может пагубно сказаться на Клэр. Публикация «Зуи» еще оставалась главной литературной новостью, а писатель уже с головой погрузился в свой новый замысел — еще одну историю про Глассов, вскорости целиком захватившую его. Когда пришло время выполнять данное Клэр обещание отправиться в долгое европейское путешествие, Сэлинджер понял, что не может оставить Корниш и только что начатую работу. «Мне кажется, дело в том, — писал он в некотором замешательстве, — что я люблю работать именно здесь». Клэр, сообщает он, проявляет терпение и покладистость, за что он ей чрезвычайно благодарен. Там же он с грустью констатирует, что понимает, какое негативное влияние его поглощенность работой оказывает на жену, и саркастически вздыхает: «Какое счастье быть замужем за человеком, который раз в пять лет может свозить тебя на выходные в Эсбери-Парк». И все же, как бы Сэлинджер ни раскаивался, его одержимость работой только усиливалась. Когда по просьбе Джейми Хэмилтона его американский представитель Роджер Мэчел попытался в феврале 1958 года устроить в Нью-Йорке встречу с Сэлинджером, тот отказался. Он сможет оторваться от работы только через несколько лет, объяснил он.

Подтекст всех этих извинений был следующим: семья для Сэлинджера значила очень много, он был счастлив, что Клэр с дочерью вернулись домой, но на первом месте в его жизни стояла работа. Он превращался в ее пленника. Сочинение саги о семье Глассов стало потребностью, удовлетворять которую он готов был любой ценой, даже ценой вторичной потери Клэр и Пегги. Поэтому на протяжении всего 1958-го и значительной части 1959 года жизнь Дж. Д. Сэлинджера и создание еще одного эпизода из жизни семьи Глассов слились воедино. Ко времени, когда Сэлинджер завершил свою следующую работу, повесть под названием «Симор: Введение», он уже был полностью полонен собственным творением.

Когда 1 января 1958 года Сэлинджеру исполнилось 39 лет, он писал ровно и постоянно, довольный как темпом, так и результатом работы. И все же восемь месяцев спустя повесть еще не была закончена. К тому времени редакция «Нью-Йоркера» решила посвятить новому произведению, которое к осени уже было объемнее, чем «Выше стропила, плотники», специальный выпуск. После неустанной и безостановочной работы на протяжении целого года Сэлинджер начал слабеть. В конце лета он перенес несколько простуд и гриппов, приведших к легочной инфекции, достаточно серьезной, чтобы уложить его в постель. Тем временем редакторам «Нью-Йоркера» все больше не терпелось увидеть новый опус или хотя бы узнать дату его завершения, ведь задержка, жаловались они, губительна для журнала. С приходом октября, подстегнув свое здоровье интенсивным приемом витаминов, Сэлинджер убедил себя, что достаточно окреп, чтобы возобновить работу. Но после более чем месячного простоя ему было трудно сразу начать с того места, где он прервался. Наступил 1959 год, повесть не двигалась, а письма из «Нью-Йоркера» становились все отчаянней.

Прежде, впав в творческий ступор, Сэлинджер старался сменить обстановку, веря, что новизна дает стимул воображению. В марте 1959 года он в одиночку покинул Корниш и снял гостиничный номер в Атлантик-Сити. О реакции Клэр на то, что Симору Глассу было подарено путешествие на атлантический берег, в то время как ей самой в отпуске было отказано, можно только догадываться, но такая явная демонстрация приоритетов мужа, несомненно, усилила ее недовольство.