Адмирал Корнилов - Светлана Кузьмина Страница 79

«8 сентября. Тяжёлый день и по предсказанию Афинского календаря, и по всем соображениям, надо было ожидать наступления неприятеля. Утром явился князь Ухтомский с пленным французским полковником графом Лажанд, состоявшим при лорде Раглане. Этот молодец наткнулся на гусар наших и был ими взят. С Ухтомским мне князь прислал сказать, что дела не ожидать, но во 2-м часу прислал сказать, что слышна пальба, и я, проглотив несколько ложек супу, поскакал в лагерь. Можно себе представить, какое чувство волновало меня: на Лукулле или на Альме разыгрывалась участь Европы. Подъезжал, пальба редела, и я вскоре увидел наших в ретираде, но ретирующимися в порядке. Тяжела была эта картина, но воля Божия для нас неисповедима. Неприятель после кровавой сшибки оттеснил нас, обойдя левый фланг при помощи пароходной артиллерии, но по уступлении позиции, не преследовал. Со всем тем надо было ретироваться. Князь решился сначала на Качу, но потом на Бельбек. Потери с обеих сторон были значительны…»

«Корнилов и его товарищи, — писал Е.Тарле, — уже с этого момента увидели, что отныне им следует рассчитывать на самих себя и ни на кого больше…

Что такое Меншиков, как он устраивает армию и руководит ею, это Корнилову стало совершенно ясно, уже когда севастопольцы увидели, в каком состоянии пришли к ним отступавшие от Альмы войска: «Ни госпиталей, ни перевязочных пунктов, ни даже достаточного количества носилок для раненых не было, и этим объясняется огромное количество раненых, оставленных на поле сражения… Вместо интенданта был в армии подрядчик, и не знал солдат, где его каша»» ^[142].

Воочию убедившись в поражении наших войск на Альме, Корнилов спросил у князя Меншикова:

— Что делать с флотом?

— Положите его себе в карман, — ответил Светлейший — остряк.

«Корнилов, как и все жители Севастополя, узнал об уходе Меншикова с армией к Бахчисараю только после того, как это событие совершилось, — отмечал Е.Тарле. — Корнилов настойчиво требовал приказаний насчёт флота, и приказание было Меншиковым отдано: «Вход в бухту загородить, корабли просверлить и изготовить их к затоплению, морские орудия снять, а моряков отправить на защиту Севастополя»» ^[143].

Вопрос, который не давал Корнилову заснуть всю ночь, стоил того, чтобы самый молодой вице-адмирал пошёл на невиданный шаг: нарушая субординацию, иерархию и устав, Корнилов созвал военный совет.

С каким презрительным недоумением и подобострастным негодованием говорили об этом его шаге те, кто в это время отсиживался в штабе у Меншикова или в далёкой столице! Они не понимали, как это какой-то худородный бедный выскочка посмел строить из себя военачальника, когда был же всё время рядом Его Светлость князь Александр Сергеевич — как-никак главнокомандующий?!

«Но неужели после альминского сражения власть главнокомандующего поколебалась до того, что приказания его, по важности своей не терпящие отлагательства, не считались уже для его подчинённых обязательными, а им позволительно было совещаться, следует или нет приводить их в исполнение?» — надменно вопрошает П. Хомутов в своих воспоминаниях.

…Рано утром 9 сентября в обширную кают-компанию флагманского корабля Корнилова «Великий Князь Константин»один за другим, в парадной форме, входили флагманы и капитаны 1-го ранга. Рассаживались молча, с тревогой вглядываясь в бледное, посуровевшее, с воспалёнными глазами лицо Корнилова. Встав со своего почётного председательского кресла, нервно теребя в тонкой руке карандашик в серебряной вставочке, он заговорил. Голос его звенел от внутренней решимости сказать то, о чём он думал все эти последние часы.

…В документах того времени часто описывается этот совет, и неизменно одинаково, стратегически верно и исторически выверенно расставлены в них акценты. Множество строчек исподволь, тактично и сочувствующе подводят к самому «больному» моменту, чуть не промаху, как считается, в стратегии Корнилова тех дней. Что же произошло?

— Господа! Наша армия отступает к Севастополю, вследствие чего неприятель легко может занять южные Бельбекские высоты, распространиться к Инкерману и к «Голландии», где ещё не кончена постройка оборонительной башни, и, действуя с высот по кораблям эскадры Павла Степановича, принудить наш флот оставить настоящую позицию. С переменой боевой позиции наших судов неприятельскому флоту облегчается доступ на наш рейд, и если союзная армия успеет в то время овладеть северными укреплениями, то даже наше геройское сопротивление не спасёт Черноморского флота от гибели и позорного плена.

Корнилов обвёл всех собравшихся внимательным взглядом и вдруг подумал: «Сколько их будет на моей стороне всего через минуту?..»

— Господа. Я предлагаю всем нам выйти в море и атаковать врагов, столпившихся у мыса Лукулл. Рассчитываю, что при счастии мы разметаем неприятельскую армаду и тем лишим союзную армию продовольствия и подкрепления, а при неудаче — избежим постыдного плена, сцепившись абордажем с кораблями неприятеля, взорвёмся вместе с ними. Спасая честь русского флага, наши моряки защитили бы грудью и родной свой порт, ибо союзный флот, оставшись даже победителем, так был бы обессилен гибелью большей части своих кораблей, что уже не дерзнул бы атаковать остальные приморские батареи Севастополя, а без содействия флота, как вы все понимаете, господа, союзная армия, конечно же, не овладеет городом…

Безмолвие повисло в кают-компании. От начальника штаба исходила такая взволнованность, такой отвагой веяло от его слов. Не так были воспитаны черноморцы, чтобы не предпочесть, хотя и безрезультатную, но славную гибель в борьбе с врагом перспективе сдаться живыми в руки противника.

«Какой неувядаемый блистательный венок, — писал лейтенант Асланбеков, — готовился Черноморскому флоту: 14 кораблей, 7 фрегатов и 10 пароходов хотели сразиться с 33 кораблями и 50 пароходофрегатами. С какой дивной чудной памятью погрёб бы себя в волнах Чёрного моря Черноморский флот! Если ему уже назначено погибнуть, что может ли быть славнее смерти? И какие чудеса храбрости увековечил бы за собой этот сонм героев, эта горсть храбрых? Россия бы отпела по нас вечную память…»