Жизнь спустя - Юлия Добровольская Страница 79

Появились отклики в печати. Миланская «Коррьере делла Сера» 16 декабря отвела «Постскриптуму» полосу Культуры – напечатала главу о Гуттузо и статью завотделом искусства Себастьяно Грассо. Московский журнал «Новое время» № 48 опубликовал «вместо рецензии» панегирик А. Букалова под пушкинским названием «Строк печальных не смываю». В московской «Независимой газете» 1 февраля 2007 появилась рецензия Н. Муравьёвой «Методика Чехова работает» с подзаголовком «Выдавливание из себя советского человека занятие кропотливое и малоприятное».

В январе приезжали ко мне в Милан брать интервью для «Радио Свобода» Михаил Талалай из Неаполя и, вслед за ним, из Праги, сам директор «Радио Свобода» Иван Толстой.

Эмилио Поцци посвятил очередное шефское посещение миланской тюрьмы Сан Витторе проработке с группой заключённых девятой главы «Постскриптума» (о тюрьме и лагере).

Но всех превзошёл отклик студентов-переводчиков Триестинского университета. Они посвятили презентации «Постскриптума» свой ежегодный «Русский день». На сцену битком набитого актового зала вышли в синих, цвета учебника, майках с надписью на груди «Julia Dobrovolskaja Il Russo per italiani» тридцать парней и девиц, и по-двое, толково, резюмировали по-русски и по-итальянски избранные главы «Постскриптума». Потом дотошно интервьюировали авторшу, петербургского издателя Игоря Савкина и Алексея Букалова. Мощным хором декламировали «Я вас любил…», пели песни Окуджавы и очень похоже изобразили «Урок русского языка Милы Нортман». Первый курс приготовил русское угощение. И всё это в полной уверенности, что «Постскриптум» есть не что иное, как очередное пособие Добровольской по русскому языку.

Признаюсь, эта немудрящая книжица, за которую я бралась с такой неохотой, оказалась для меня источником положительных эмоций. Те, кому она не понравилась, молчат, а fans, спасибо им, взволнованно, растроганно, благодарно звонят, пишут, приходят, приезжают…

8

– С каким чувством вы ставили студенту двойку на экзамене?

Со смешанным. Нерадивого ни в коем случае нельзя гладить по головке. Но что, если в его провале есть и вина того, кто его учил? В результате я предлагала: если согласен вкалывать не за страх, а за совесть, помогу пересдать. Так что двойка ложилась грузом и на мои плечи. Зато на совесть подготовленный пересданный экзамен – не только гора с плеч, но и победа над собой, ступенька к зрелости.

Симона Меркантини, студентка Миланского Католического университета, между прочим одна из лучших, в тот раз по какой-то объективной причине явилась на экзамен, что называется, ни в зуб ногой. Расстроилась. Потом всё лето вкалывала, – «Русская грамматика» Чевезе, Добровольской, Маньянини от её яростных подчёркиваний фломастером разбухла вдвое. Пересдав экзамен, – никто её за язык не тянул, – она клятвенно пообещала, что ужо, в России, упущенное с лихвой наверстает. И не только заговорила по-русски и собрала материал для дипломной работы, но ещё съездила на Соловки (где под сенью древнего монастыря Ленин устроил первый советский концлагерь), всем сердцем прикипела к русским бедам. Подружилась там с фотографом-литератором Юрием Бродским, страстным летописцем природы и мук этих удивительных островов в Белом море. И привезла в Милан рукопись его альбома-монографии, который вскоре вышел в издательстве «Матрёнин дом» (раньше, чем в Москве).

Плакат-объявление о презентации книги Юрия Бродского в Католическом университете был расклеен по всей округе, – дело рук той же Симоны со товарищи, – так что в большую аудиторию с амфитеатром набились не только студенты, но и люди с улицы. В президиуме сидели глава издательства падре Скальфи, профессора Витторио Страда, Адриано и Мара Дель Аста, виновник торжества Юрий Бродский, Симона и я. В тот день я впервые в жизни говорила о своём гулаге публично; до этого, памятуя о многих Разгонах, отсидевших семнадцать и больше лет, считала нескромным вещать о своей всего лишь одногодичной отсидке.

Показалось: меня слушают как-то особенно, всё-таки не каждый день попадается человек, сам переживший всё это. После незнакомые люди останавливали меня на улице с изъявлением чувств. Запомнилась немолодая интеллигентная женщина:

Я учу русский язык по вашему «Русскому языку для итальянцев», всё время слушаю ваш голос…

Почему? Зачем? Кто вы?

Я работаю в банке… Это для меня вместо театра, кино, концерта…

Симона преподаёт в школе английский язык и непрерывно, умело делает добрые дела. На мою долю тоже выпадает порядочно. В гостях у её родных, в захолустном городке Южного Пьемонта, я получила ответ на вопрос, откуда берутся хорошие люди.

9

– Как вам удавалось сделать так, чтобы ученик поверил в себя?

Начитавшись всё того же «Русского языка для итальянцев», моя студентка Франческа надумала писать дипломную работу о Корнее Чуковском – переводчике. Ни с первой попытки, ни со второй, ни с третьей не получилось, оппонент браковал. «Значит, я тупица», сделала горький вывод Франческа, решила бросить престижный Венецианский университет и перевестись в соседний, слывший «нетребовательным», лишь бы поскорее защититься.

«Юля, помоги ей, – уговаривала меня Клаудия Чевезе, – она стоит того». Я и сама знала, что стоит, Франческа хорошо училась все четыре года.

Ко мне в Милан она приехала со своим женихом Франческо. Отменная пара. Она, – по Гоголю, но с поправкой, – ладно скроена и крепко сшита, черноглазая, румянец во всю щёку. Он такой же крепыш, мастер матрасного дела. Я живо себе представила, как ему, рабочему человеку, и её родителям, шелкопрядам на озере Комо, хочется, чтобы и у них в семье был дипломированный «дотторе».

Беспомощная писанина дипломницы не лезла ни в какие ворота, оппонент был прав. Суть моего диагноза сводилась к тому, что 1) Франческа отнюдь не тупица, но 2) налицо вопиющие пробелы в знаниях и 3) капитулировать на таком раннем этапе жизни – роковая ошибка, только начни… Дальше шёл мой рефрен: «Если ты согласна вкалывать, я тебе помогу».

Жених и невеста ушли в приподнятом настроении, унося, для начала, увесистый том истории СССР «Утопия у власти» Геллера и Некрича. «Вкалывание» длилось больше года. Франческа сидела за книгами с утра до ночи, даже спала с лица. Приезжала с кучей вопросов, но главное, чтобы выговориться: увлеклась! Мало по малу, по мере того, как она нащупывала твёрдую почву под ногами, она стала толковее писать.

Я посоветовала ей сравнить перевод одной и той же сказки Киплинга на русский (Чуковского) и на итальянский. Как лихо она расчихвостила итальянца, «увы, не владевшего уникальным опытом русской школы перевода»!

Проявила инициативу: незадолго до защиты взяла у меня «Чукоккалу» и изготовила тетрадку-подборку, по одной для каждого члена Комиссии. Раздавая, кратко и умно прокомментировала содержание. Произвело впечатление: никто из них о Чуковском слыхом не слыхал.

Защитившись, на гребне творческого подъёма, Франческа перевела «Муху-Цокотуху», смастерила книжечку. Размножила и разнесла её по ближайшим детсадам.

Такой человек уже не захиреет.