Дневник Верховского - Юрий Сафронов Страница 79

Из того же рапорта следовало, что камер-паж Верховский признавал, что в спорах с товарищами он «часто горячился, резко осуждал некоторые распоряжения и действия правительства и особенно напирал на то, что у нас никто ничего не делает, во всем царит полный беспорядок и халатность, чем и объяснял неудачи на войне и особенно падение Порт-Артура…» ^[383].

Великий князь Константин Константинович (поэт КР) явно симпатизировал провинившемуся камер-пажу. Верховский вспоминал: «Великий князь Константин Константинович вызвал меня для личного допроса к себе в Мраморный дворец. То, что я думал, что составляло мою веру, в эти дни я рассказал и ему. Беседе со мной великий князь уделил больше часу, причем разговор перешел на всю нашу жизнь во всем ее объеме, захватывая и Толстого, и Достоевского, захватывая самодеятельность, Ницше; великий князь спрашивал меня о моих родных, о том, что я читаю, спросил, верю ли я в бога. Наконец спросил, признаю ли я свою вину, как военный, как часть армии, которая должна стоять вне политики.

Я не отрицал, что с этой стороны, быть может, я не прав, но есть случаи, когда чувство говорит сильнее, чем эти условные перегородки.

Встретил он меня стоя, говорил строго, но потом как-то незаметно мы сели и постепенно расстояние между великим князем и мальчиком, подозреваемым в «страшных замыслах», совершенно исчезло, и остался просто интерес человека к человеку. На прощание он поцеловал меня, отпустил и сказал, что главная моя вина была в том, что я говорил о своих мыслях и идеях с людьми, которые совершенно не подготовлены к их восприятию, и этим причинил себе огромный вред» ^[384].

Никто тогда не мог даже представить, что через 15 лет Верховский займет должность, которую занимал тогда великий князь Константин Константинович – Главного инспектора ГУВУЗа.

Из сохранившейся со дня той встречи с великим князем Константином Константиновичем книги с изложением учения Фридриха Ницше, камер-паж Верховский мог почерпнуть для себя немало интересного. Автор теории «сверхчеловека» («Так говорил Заратустра») Ницше учил, как следует избегать революций, общественных потрясений, оберегать вождей и следовать природным установлениям: «Силы жизни разнообразны и многочисленны, этого пестрого разнообразия уничтожать не следует, и необходимо предоставить силам развиваться совершенно свободно. Великое должно стать великим, малое – малым. Для всех неисчислимых проблем должны быть соответствующие силы. Лишь при соответственном разделении сил может держаться здание жизни. Покушение на эту постепенность жизни – величайшее несчастие, которое только возможно в истории. Когда слабое подымает голову, когда слабейшие не хотят более быть слабейшими, когда великое единичное подвергается преследованию и считается преступлением, когда вождю в человеческой жизни отказывают в повиновении, в уважении – тогда все неудержимо стремится в пропасть… Люди не хотят вождей. Голос народных масс, мнение большинства – вот лозунг наших дней… Убийство вождей – худшее из всех безумств. Отдельные великие личности по-прежнему остаются спасением для человечества» ^[385].

Слова великого немецкого мыслителя (кстати, со славянскими корнями) не могли не отложиться в памяти молодого Александра Верховского и несомненно сильно повлияли на его мировоззрение.

Через несколько лет, в 1911 году Верховский встретил Олферьева в стенах Военной академии. Верховский, как и в корпусе, шел первым. «Однажды, – вспоминал Олферьев, – Верховский подошел ко мне и спросил: “Скажите, Олферьев, за что ваш класс меня выгнал из своей среды? Если бы я знал обвинения, тогда я постарался бы прояснить вам, что если я и делал промахи в моей юности, то теперь я в них каюсь и прошу класс забыть происшедшее. Могли бы вы передать выпуску эти слова?” Олферьев отвечал, что хорошо помнит те обвинения, которые ему были предъявлены тогда, но «что он сам не пожелал сойти с высоты своего величия до той среды, от которой он получал все привилегии». Обещание переговорить с товарищами Олферьев сдержал. Товарищи одобрили его ответ Верховскому и просили передать, что «никаких препятствий в его дальнейшей службе чинить не намерены».

Через несколько дней, когда Верховский представлялся государю вместе с выпуском, государь сказал ему: «Я был рад, Верховский, узнать, что вы одумались и стали на верный путь. Поздравляю вас с окончанием академии и желаю успеха в вашей дальнейшей службе».

«Я верю, ваше императорское величество, что мне удастся доказать на деле мою преданность вашему величеству и России», – последовал ответ Верховского» ^[386].

По словам директора Пажеского корпуса генерала Н. А. Епанчина, на встрече выпускников Академии Генштаба Его Величество милостиво сказал Верховскому, что он надеется, что Верховский «забыл старое и будет служить, как следует» ^[387].

Сравнение воспоминаний двух авторов показывает, что «художественная составляющая» в изложении Олферьева призвана была показать противоречивость в поступках Верховского, которые тот совершит в 1917 году. Олферьев не упускал из виду Верховского, отмечая, что тот совершал во время войны подвиг за подвигом, получил Георгиевское оружие и Георгиевский крест, был тяжело ранен. События в Севастополе, где весной 1917 года после отречения государя разворачивались революционные беспорядки, он описывал так: «Следуя примеру Балтийского флота, матросы в Севастополе окружили Морское собрание, в котором в это время находились почти все офицеры флота, и требовали их немедленного выхода на площадь. Было ясно, что вряд ли кто-либо из них останется жив. Бывший среди офицеров Верховский решил попробовать использовать свое прошлое и спасти и себя, и других. Он вышел на балкон и обратился к матросам с речью, в которой сказал, что все офицеры уже присоединились к революции и что он, как пострадавший при царском режиме, ручается за всех, кто находится в собрании. Положение было спасено, и террор предотвращен» ^[388].

Все же Верховский вполне мог затаить некоторую обиду на своих товарищей, по вине которых тогда была сломана его карьера, тем более что его заклеймили именем князя П. А. Кропоткина – бывшего камер-пажа императора Александра II. Имя князя Кропоткина за отличные успехи было занесено на мраморную доску, но затем доска эта была снята и разбита. С уже бывшим князем Кропоткиным командующий Московским военным округом полковник Верховский еще встретится в 1917 году – им было о чем побеседовать (л. арх.).