Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль Страница 79

Закончив говорить о важных делах, он уже направился к дверям, и вдруг – хитрец! – хлопнул себя по лбу:

– Ах, голова моя! Все уже забывать стала.

– Ну, говори, – повелела Анна Иоанновна. – Что еще?

– В армии, матушка, состоял в солдатах отрок один. И первым на фас Перекопа вскочил. Так я, матушка, чин ему дал.

– И верно сделал, – одобрила его императрица.

– Да отрок-то сей неучен, матушка.

– Неучен, да зато храбр! Такие-то и надобны.

– Из Долгоруких он, матушка…

Царица нахмурилась. Долгорукие – ее личные враги; они кичились древнею славой предков своих, они бунтовали против нее и ее фаворита графа Бирона…

– Дал так дал, – недовольно сказала императрица. – Не отнимать же мне шпагу у сосунка. Пущай таскает ее… Но грамоте учить его не дозволю.

Война с Турцией закончилась в 1739 году, когда Василию Долгорукому исполнилось семнадцать лет, а за спиною юноши уже отполыхали пожары Очакова и Бахчисарая, в битвах окрепла его рука…

Стоившая народу немалых жертв, эта война никакой пользы России не принесла, разве что озлобила ханство.

В истории все объяснимо: могущество России, военное и экономическое, еще не созрело до такой степени, чтобы Крым взять и удержать за собой…

В последующее царствование – Елизаветы Петровны – многое на Руси изменилось к лучшему: было создано национальное русское правительство, куда вошли умные деловые люди; на берегах Невы открылась Академия художеств; промышленность ковала для армии мощное добротное вооружение; флот российский снова распустил паруса…

При Елизавете семь лет подряд Европу сотрясала война, которую принято называть Семилетней; вызвал эту войну прусский король Фридрих Великий – талантливейший полководец XVIII века, глубокомыслящий хищник, оригинальный стратег, побеждать которого было нелегко.

В рядах армии, прокладывавшей дорогу на Берлин, состоял и князь Василий Михайлович Долгорукий; в битве под Кюстрином он был жестоко изранен, но фронта не покинул, за что наградой был ему чин генерал-поручика.

Слава – фея капризная, и никогда не знаешь, где она тебя увенчает лаврами… Ему было уже пятьдесят лет, когда началась очередная русско-турецкая война.

Стотысячную армию возглавлял крымский хан Крым-Гирей.

“Пестрота одежд, блеск лат, колчанов и сабель, разукрашенных позолотой и камнями, сочетались со строгой мрачностью европейской амуниции… новенькие французские пушки замыкали торжественное шествие армии Гирея”. Вся эта орава вторглась на Украину, и вновь запылали города и села, опять, как во времена Батыя, арканили людей, словно скотину, и тысячами гнали в крымскую Кафу, где шла бойкая торговля людьми на базарах. Кавалерийская орда Крым-Гирея с воплями вкатывалась в земли польские, по которым татары пронеслись, как через жнитво проносится черный смерч; на их пути все было уничтожено, все осквернено, все обесчещено; они вырезали ляхов семьями, а прекрасных полонянок табунами гнали в Крым – для продажи в гаремы; пламя пожаров полыхало над многострадальной Польшей, и было жутко, как никогда…

Русские генералы собрались в Зимнем дворце.

– Армию поднимать в поход… Отмщение врагу многовечному близится. Кровь великая будет, но и славы прибудет!

15 июня 1771 года русская армия под командованием “солдата Василия Михайлова” с ходу уперлась в твердыни Перекопа.

Долгорукий приставил подзорную трубу к слезящемуся от пыли глазу, всмотрелся в возню янычар на высоких крепостных фасах, вдоль которых красовалось страшное ожерелье из отрубленных голов христианских воинов.

– Един раз пришел я сюды мальчиком-солдатом, – сказал он штабу, – а ныне явился во второй уже стариком генералом… Товарищи! – обратился к войскам. – Первого из вас, кто взойдет на фас Перекопи и останется жив, жалую я офицерской шпагой…

Поэты писали:

И здесь в очах сего героя виден жар,

И храбрость во очах его та зрима,

С которыми разил кичливых он татар!

Се Долгорукий он и покоритель Крыма.

Ворота Ор-Капу вдребезги разлетелись, и, разломав крепости Перекопа, русское воинство хлынуло в Крым.

Это была блистательная операция! Долгорукий повершил Миниха и взял у татар не только Бахчисарай, но и Кафу (нынешняя Феодосия) – многовековой центр международной работорговли. Ханство было повержено…

При десанте в Алуште гренадеры наши дрались как дьяволы, а вел их в бой молодой Михаила Голенищев-Кутузов, и в небывалой ярости схватки пуля не пощадила его.

“Сей штаб-офицер, – рапортовал Долгорукий в столицу, – получил рану пулей, которая, ударивши его между глаза и виска, вышла напролет в том же месте на другой стороне лица…”

Рана опасная!

Державин сказал о ней поэтически:

“Смерть сквозь главу его промчалась!”

Уже на склоне лет, когда армию Наполеона гнали прочь из России, одноглазый Голенищев-Кутузов, князь Смоленский, в морозную ночь на бивуаке, греясь возле костра, неожиданно вспомнил молодость. Он долго рассказывал о князе Долгоруком…

– Под его командой, – заключил он рассказ, – я получил черную повязку на глаз и начал понимать войну… Спасибо старику – от него я многому научился!

Екатерина II вызвала князя Долгорукого в столицу…

Верхи Петрополя златые

Как бы колеблются меж снов,

Там стонут птицы роковые,

Сидя на высоте крестов!

Императрица приняла полководца во внутренних покоях, одетая в голубенький капот, на коленях у нее грелась злющая дымчатая кошка с острыми черными ушами, которая часто шипела…

– Звала ты меня, матушка? Так вот я – прибыл!

Она предложила ему чашечку кофе своего приготовления, но старик отвел от себя все ее заботы.

– Того не надобно, – сказал. – Уже откушал…

– Ну, Василий Михайлович, – заговорила императрица, – услужил ты отечеству в избытке. Жалую тебя шпагой с алмазами, и прими от меня бриллианты к ордену святого Андрея Первозванного… Слышала я, будто долгов ты накошелял немало? Так ты скажи, сколько должен: все твои долги беру на себя…

За вторжение в Крым он получил титул Крымского!

– Доволен ли ты? – спросила Екатерина II.

– Да уж куда выше? – отвечал Долгорукий Крымский. – Но уважь просьбу мою… Сызмальства при войсках состою российских, сам бил, и меня били! Уставать начал от дел бранных. Дозволь в деревеньку отъехать, на солнышке раны погреть старые?

В деревне он засиделся, прижился в тиши поближе к петухам, будившим его на восходе солнца, поближе к яйцам, сметанам и лукошкам с грибами пахучими. Казалось, жизнь уже прожита, ничего больше не будет…