Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц Страница 79

Дядя Джо повторил стихотворение полностью несколько раз и исчез в треске помех. Я застыл в ужасе и восторге. Именно благодаря этим стихам я понял когда-то, что интонация может сделать великой любую банальщину. Не знаю, какой сигнал посылал мне Дядя Джо этим стихотворением. Возможно, никакого. Это лишь показывало, что поэзия не только растворена в воздухе, но и тщательно в нем перемешана. Вне зависимости от времени и континента, на котором ты живешь.

На рассвете мы брели с девушками вдоль берега Гудзона. Солнце поднималось прямо по курсу. Улицы и набережная еще были пустынны. Воскресенье. Рассвет. Манхэттен копит силы именно в эти недолгие часы. Потом медленно раскручивается, набирает скорость, чтобы к ночи израсходовать себя полностью. Мы были свидетелями первых толчков этого круговращения, опровергающего все законы сохранения энергии. Солнце отражалось в стекле и металле небоскребов. Каждый из них был когда-то главным и самым высоким в этом городе. Соперничество продолжалось. Давно стихли звуки полицейских сирен. Наступило короткое перемирие. В мусорных баках безбоязненно копошились крысы. Из гнезд на редких деревьях выпадали птенцы. Их участь была ужасна. Василий подобрал птичку и посадил ее на ветку лиственницы. Девушки никак не отреагировали на его поступок. Они болтали друг с другом и почти не обращали внимания на нас. Мы шли по пешеходной дорожке, тянущейся параллельно Уэст-Сайд-драйв. Навстречу попадались бодрые джоггеры и велосипедисты. Васька насмешливо поглядывал на них. Их занятие казалось ему бесполезным. Я призвал дам полюбоваться пейзажем. Василий предложил девушкам раздеться по пояс, чтобы украсить ландшафт Нью-Джерси.

— В России есть такая языческая традиция. Похоже на Марди Гра в Новом Орлеане, — подбодрил их я.

Ландшафт и без этого был красив, но балерины, переглянувшись, неожиданно согласились. Мы казались им безопасными. Почти синхронно они освободились от блузок и кофточек. Рассмеялись. Высокие, стройные, с торчащими в стороны розовыми сосками, они напоминали о том, что праздник жизни продолжается. Они горделиво дефилировали вдоль набережной и казались героинями молодого сюрреализма. Мы проводили красоток до метро, помогли одеться. Обменялись телефонами, хотя вряд ли бы стали созваниваться. В тот момент мне было ужасно жалко, что я не смогу поделиться этой историей с Дядей Джо. Поэзией, которая рождалась в Нью-Йорке здесь и сейчас.

Мы соскользнули с мокрых дощатых мостков на первый паром до Джерси-Сити и с печалью смотрели на удаляющийся большой город. Народу в этот ранний час было мало, и я без труда различил среди пассажиров мою студентку Джиту Марвари. Она сидела на ярком пластиковом стульчике и читала «Мертвые души» Николая Васильевича Гоголя. Великий девственник пришелся ей по душе, и я подумал, что становлюсь не таким уж плохим педагогом.