Кавказская война. В 5 томах. Том 2. Ермоловское время - Василий Потто Страница 78

Подогревая честолюбивые мечты Амалата, хан распространял под рукою слухи о кознях против него шамхала тарковского. Мамка Амалата, жившая в Буйнаках и подкупленная ханом, со слезами говорила своему питомцу, будто бы подслушала разговор шамхала, предлагавшего Верховскому пять тысяч червонцев за смерть Амалата, но что Верховский, отвергнув это предложение, согласился однако же взять его с собою в Россию и отправить в Сибирь.

Интрига велась чрезвычайно искусно; Верховский действительно ожидал только окончания похода, чтобы отправиться в отпуск в Россию, где его ожидала невеста – молодая вдова известного полковника Пузыревского, за два года перед тем изменнически убитого в Гурии. Накануне выступления из Карабудакента, разговаривая с Амалатом, он предложил ему поехать вместе в Россию. Это предложение, как раз совпавшее со зловещим пророчеством мамки, было последней каплей, переполнившей чашу; подозрения, еще неясно таившиеся в душе Амалата, теперь получили уверенность. Судьба Верховского была решена.

С восходом солнца, девятнадцатого июля отряд Верховского выступил из Карабудакента. Утро было свежее и ясное, туманы еще лежали в удолиях, и Верховский, въезжая на вершины, каждый раз останавливался, чтобы полюбоваться окрестными видами. Его сопровождали штаб-лекарь Апшеронского полка Амарантов и переводчик, а шагах в пяти сзади ехал Амалат со своими двумя нукерами. Амалат был, видимо, в волнении; он несколько раз пускал своего коня вскачь, как бы стараясь заглушить в себе кипевшее чувство мщения, и опять подъезжал к Верховскому, мучимый сомнениями и нерешимостью. А тот спокойно ехал, грустный и задумчивый. Быть может, и его сердце томилось тайным и горьким предчувствием. Наконец, между селениями Губден и Атемиш, Амалат-бек в последний раз пустил своего коня во весь опор и вдруг, обернувшись в седле, выстрелил в Верховского. Пуля поразила его прямо в сердце, и он молча, медленно свалился с седла. Пользуясь замешательством, Амалат указал своим изумленным нукерам на ущелье и как стрела, ринулся в горы.

Тревога поднялась в отряде. Донские казаки понеслись на выстрел, но убийца успел скрыться, и погоня за ним была бесполезна. Через пять минут окровавленный труп изменнически убитого полковника был окружен толпами солдат и офицеров. Недоумение, негодование, жалость были на всех лицах... Верховского любили все, и когда тело его отправляли в Дербент, солдаты горько и непритворно плакали. Подполковник Мищенко как старший тотчас принял команду и в ожидании дальнейших приказаний остановил отряд около селения Кай-Кенда.

Говоря о внезапной трагической смерти Верховского, нельзя не вспомнить и о судьбе его несчастной невесты. Первый ее муж, командир сорок четвертого егерского полка полковник Пузыревский, изменнически был убит в Гурии; через год молодой вдове сделал предложение Верховский, был объявлен женихом и за два месяца до свадьбы изменнически убит в Дагестане. Сколько радостей отнял Кавказ у этой несчастной женщины... Но невозможно не упрекнуть и самого Верховского за легковерие и непростительную беспечность; долго живя с азиатами, зная их не по одной наслышке, он должен был понимать, что человек, которого одной рукой спасали от смерти, а другой лишали свободы и достояния, не мог сделаться другом.

Трое суток скитался Амалат по горам Дагестана, мучимый совестью. Ничто не оправдывало кровавого поступка, и образ падающего с коня Верховского неотступно преследовал убийцу. Завет хана, не являться без головы врага, заставил его, однако же, опомниться; он решился ехать в Дербент, пробрался ночью с помощью одного татарина на русское кладбище и, добыв голову, пустился в Хунзах... Есть известие, будто бы татарин ошибся могилой, и в руки Амалат-бека попала голова не Верховского. Так или иначе, но Амалат-бек ехал теперь к аварскому хану со своей кровавой добычей – калымом за Салтанету.

Но в Хунзахе его ожидал страшный удар, которого он не предвидел: аварского хана не было в живых. Собирая в горах узденей, отважный Султан-Ахмет ехал ночью; привычный конь его оборвался с кручи, хан расшибся, и тридцатого июля, через одиннадцать дней после смерти Верховского, его самого не стало. С ужасом услышал эту весть Амалат-бек, лишившийся в хане единственного союзника и руководителя. Убийство Верховского оказывалось теперь не только бесцельным, но и возбудившим в Хунзахе презрение и ненависть к убийце. Вдова Султан-Ахмет-хана выгнала Амалата из своего дома. Салтанета была потеряна для него навеки.

Не все, однако, осудили Амалата за вероломное убийство. Весть о смерти Верховского, быстро разнесшаяся по горам, напротив, вызвала повсюду волнения. Генерал-майор Краббе сам поспешно прибыл к отряду, притянул сюда же отряд подполковника Евреинова из Бурной и, чтобы не дать усилиться возмущению, двинулся на вольные общества Каранай и Эрцели, лежавшие на запад от шамхальства. Двадцать девятого июля Каранай был взят и разорен до основания. На следующий день войска подошли к Эрчели, но здесь, благодаря лесистой местности, бой был упорный; местоположение лишало русских важного преимущества – возможности поражать неприятеля артиллерийским огнем, и они успели овладеть только половиной деревни. Войска ночевали на месте боя и на следующий день отошли в крепостную позицию к Куфыр-Кумыку.

Отсюда Краббе отправился в Кубу, поручив отряд подполковнику Евреинову. Подробности этого похода мало известны, но нужно думать, что сражение при Эрцели было не совсем удачно. По крайней мере, Ермолов, по получении рапорта Краббе, писал ему между прочим: “Жаль трудов храбрых войск в пользу шамхала, который управлять народом не умеет, нам не содействует и еще робостью своею может ободрить неприятеля”. Про самое сражение он замечает коротко, что оно “многих удержало от восстания, но поднявшие оружие не довольно были наказаны”.

Мятеж, действительно, подавлен не был; напротив, он угрожал разгореться с большой силой. По дорогам повсюду стали появляться вооруженные толпы аварцев, койсубулинцев, приезжих чеченцев и даже хищников из южных татарских областей. Возмутились снова и жители Мехтулы, нашедшие сочувствие к себе среди шамхальцев. Пристав Батырев явился в Дженгутай и, собрав старшин, стал грозить им саблею; они выхватили свои – и Батырев с двумя казаками были изрублены. Амалат в это время уже был среди койсубулинцев, которые приняли его с торжеством в Унцукульской мечети, отвели ему помещение и назначили содержание. Положение становилось все серьезнее и серьезнее.

Первым действием неприятеля было нападение на роту Апшеронского полка капитана Овечкина, сопровождавшую транспорт из Бурной в Параул, где стоял тогда отряд Евреинова. Около Куфыр-Кумыка транспорт был атакован двухтысячной конной толпой. Командир роты, храбрый Овечкин, знаменитый защитник Чирага, устроил из повозок каре и с помощью орудия удерживал неприятеля. Сообщения, однако же, были отрезаны, и ему невозможно было дать знать в Параул о случившемся. По счастью, беспокоясь за долгое отсутствие Овечкина, Евреинов сам выступил к нему навстречу. Отряды соединились, но неприятель, усилившись в это время до шести тысяч человек, обложил их, оставив свободной одну только дорогу к Таркам. Горцы, вероятно, думали, что русские поспешат воспользоваться ею для своего отступления, и приготовились напасть на них во время похода. Но Евреинов отлично понял желание горцев, и потому, устроив вагенбург на открытой равнине, стал выжидать нападения. Целый день шла перестрелка, а четырнадцатого августа ночью лезгины повели траншею и, укрываясь в ней от выстрелов, постепенно приблизились почти к самому лагерю. Было около полуночи, когда секреты, высланные за нашу передовую цепь, открыли неприятельские работы, и едва успели они известить об этом посты, как те уже были атакованы. Вовремя поддержанные из лагеря, посты устояли, и дело до самого рассвета ограничивалось сильной перестрелкой. Но едва забрезжил свет, пехота с барабанным боем пошла на неприятельские окопы. Траншея взята была приступом, и горцы, стесненные во рву, понесли большие потери. Войска преследовали их до самого селения Куфыр-Кумык, которое немедленно очищено было горцами. Триста неприятельских тел осталось на месте сражения. Евреинов приказал тотчас же, на глазах неприятеля, повесить четырех пленных койсубулинцев, а тела убитых мятежников оставить без погребения. Целый день пятнадцатого августа длилась из-за них перестрелка, так как горцы, по обычаю, пытались поднять тела, но к вечеру перестрелка стихла, неприятель отступил и скрылся в Койсубулинские горы. “В тот день,– доносил после того Евреинов окружному инженерному генералу,– как ваше превосходительство сделали мне замечание за не присылку инспекторских бумаг, в день Успения Пресвятой Богородицы, я поражал врагов, и земля стонала от их воплей”. Из фронта у русских выбыло в эти три дня три офицера и сорок пять нижних чинов.