Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - Фрида Каплан Страница 78

* * *

В 1922 году я слышала первый хороший концерт в Палестине: Надя Этингон ^[394] — рояль, Тельма Иелин ^[395] — виолончель. Играли «Крейцерову сонату», «Тарантеллу» Листа, этюд Шумана, еще Рахманинова, Карелли, Глазунова. Я три года не слыхала такого концерта.

С детьми мы были на фильме «Продажа Иосефа братьями» ^[396] — красивая «клюква».

Когда я не болела малярией, я работала по 16 часов в сутки; все утопические умствования о четырехчасовом рабочем дне (Толстой) и семичасовом (Герцль) возможны только в теории. Я спать не могла от усталости и боли во всем теле.

Но я, конечно, не одна так работала: все люди свободных профессий (врачи, бывшие купцы, адвокаты, писатели) работали на квишах ^[397] — при постройке дорог, шоссе; создавались бригады, как на военной службе — так называемый гдуд авода (рабочий отряд), для построек кибуцим, городов. В России люди «от станка и сохи» делались комиссарами, переоценивали свои знания и возможности, оставляли «довоенных жён» и переключались на бюрократическую жизнь. У нас, наоборот, профессора делались чернорабочими и не считали свою тяжелую физическую работу унижением для себя. За неимением природных, наследственных крестьян наши интеллигенты делались ими. Впрочем, трактор, и комбайн, и машины требовали не столько физической силы, как интеллекта. А араб все еще продолжал идти за сохой, погоняя осла, мула и верблюда. Они молотили зерно копытами быка или мула и вертели колодцы верблюдами с завязанными глазами.

В Пурим мы были на балах ^[398].

Я не видела красоты в модерных танцах, я была воспитана на русском балете, но Марк начал увлекаться танцами и заставлял и меня танцевать. Я первое время противилась тому, что женщина должна слепо подчиняться воле мужчины, который ее «ведет», но если я будировала, мне наступали на ноги, и я смирилась. Мы редко пропускали возможность вечером потанцевать.

На одном из пуримских балов был чудный первый приз: два бухарских костюма, кавалер и дама в парчевых оригинальных костюмах. Головные уборы и драгоценности — все было взято из семейных сундуков. И типы тоже подходили, они принадлежали к самым богатым иерусалимским бухарским семьям, торговавшим большею частью персидскими коврами и другими восточными товарами. Говорили, что эти два костюма стоят 1500 фунтов.

Пурим в Палестине был скорее карнавал, похожий на итальянский или французский, но, конечно, не такой богатый, гораздо более скромный и сдержанный в смысле веселья и распущенности. Маски, костюмы, балы были еще в пределах еврейского фрейлахц ^[399]. И то сказать, откуда могли взять эти голусные евреи ту радость жизни, которая накапливалась у других народов в течение тысячелетий. Наша музыка еще была преимущественно синагогальная, хазанут, со слезами и завываниями, с плачем и молитвами. Даже наш самый веселый праздник Пурим носил в себе дух «освобождения от погрома в персидской столице Шушан Хабира». Здесь, в Палестине, в школах и детских садах начали давать спектакли на тему Эстер-малка, Ахашверош, Мордехай и Гаман-гароша ^[400] и даже в театре «Тай» поставили пьесу на эту традиционную тему ^[401]. Девушки и молодые женщины и даже пожилые дамы начали одеваться в теймонские и бухарские костюмы, начали выбирать королеву красоты чисто еврейского типа, и, к счастью, здесь наш «национальный костюм» перестал быть «каракулевое манто и сапфировые серьги», как говорили антисемиты в Москве. Для наших костюмов мы искали в старых иллюстрациях, в Библии и во всех художественных альбомах, какие попадались под руку, костюмы еврейских царей, цариц и библейских героинь.

Мы с Марком начали подумывать о собственном домике. Так хотелось, чтобы у наших детей была почва под ногами, свой дом, свой сад, цветы, огород, посадки — та почва, из которой они могли бы черпать любовь к стране, к земле. Хотелось пустить корни наконец в этой стране, ради которой мы бросили родину в изгнании, с романтическими воспоминаниями, с интересной культурой. Наши дети уже не знали бархатистой вербы, лотков с товарами, бабочек из бархата с дрожащими золотыми и серебряными усиками, чертика из плюша, «морского жителя», заклеенного в стеклянной трубочке. Они заменили пищухи колотушкой, которой якобы били Гамана, воздушные шары так же летали в воздухе, но вместо Вяземских пряников и коврижек были еврейские лекехлах, вместо грецких орехов в золотой бумаге — ботним (земляные орехи), вместо ваньки-встаньки и деревянных кукол кустарной работы — кустарные ослики и караваны верблюдов, а искусственные цветы сменились живыми, сорванными на полях. И когда мы справляли первую и вторую годовщину нашего пребывания в Палестине, мы желали себе 25-ю. Марк даже купил бутылку «Аликанте» фирмы «Кармель Мизрахи» ^[402], хотя у нас не было погреба, и оно, верно, испортится за 25 лет, но мы уже мечтали о четверти века в стране.