Огненный всадник - Михаил Голденков Страница 78

— А ну, стой! Руки в гору!

Человек резко озирнулся, замер и затем бросился бежать. «Явно безоружный», — окончательно успокоился Кмитич. Несколько мгновений, и он нагнал незнакомца на своих быстрых лыжах, вновь вскинув мушкет:

— А ну, руки в гору, или стреляю!

— Пощады! — заорал человек, падая в сугроб на колени. — Прошу пана пощадить мя!

«Точно, московит», — определил Кмитич по ярко выраженному акценту мужика с залитым кровью бородатым лицом в грязном тулупе. «Пристрелить, как собаку, и все дела», — решил он и прицелился в голову. Но спустить курок не смог. Не в его это было правилах — стрелять в безоружного человека, просящего пощады.

Кмитич привел пленного в хату. Ему промыли рану на голове, перевязали, налили в кружку крамбамбули и дали кусок хлеба. Мужчина, еще достаточно молодой, чуть старше Кмитича, все время твердил: «Благодарствуйте, люди добрые», и с жадностью проглотил кусок ржаного хлеба, словно не ел три дня.

— Накормите пленного, но скромно, — велел гетман хозяйке, — чтобы ему тут жизнь раем не казалась.

Януш Радзивилл еще не знал, кто попал к ним в руки. Вдруг этот тип убивал и грабил местных? Или же из мародеров московских? Но против этого говорил тот факт, что пленный был без какого-либо оружия, сопротивления не оказывал. Скорее, просто дезертир.

Пленному дали похлебки из отрубей. Тот уплетал за обе щеки, все время благодарил и извинялся.

— Кто таков? — хмуро спрашивал его гетман.

— Из Тихвина мы. Федор Никитин, паромщик. Купцов возил разных, то с Новегорода, то с Московы, — послушно отвечал мужчина. Теперь, когда он был чист и немного сыт, его румяное лицо приобрело достаточно симпатичные черты. Никитину было лет двадцать семь, не более. Рыжеватая борода и усы, голубые глаза, курносый нос.

— Ты лучше скажи, что не в Тихвине своем делал, а в Могилеве? — насупился гетман. Он все еще считал, что пленный мог быть элементарным мародером, грабившим местных жителей. Но Кмитич так не думал.

— Я не москов, люди добрые, — объяснял Федор, — меня силой в армию взяли пушкарям помогать. Из людипикад мы, вепсь то бишь, а московцев знать не хотим!

— Во дела! — рассмеялся Кмитич. — Кого ни возьмешь в плен из московитян, они все кто меря, кто вепс, кто мордва, кто псковитянин, а кто и новгородец, кто вообще — язык сломаешь, пока выговоришь, и все московцев и царя не любят, а воевать воюют. Чего идете-то тогда на войну?

— Поубивает царь, коли не пойдем, — грустно отвечал Федор.

— Да вы его, царя, ненавистники хреновы, шапками закидать можете. Чего подчиняетесь, не бунтуете?

— Нельзя бунтовать. Поубивают всех сразу. Он есть помазанник Божий, — опустив голову, ответил Никитин.

— Помазанник! Самозванец! «Рюриковичи мы!» — передразнил Радзивилл царя. — А знаешь, Федор, что настоящие Рюриковичи — это мы, Радзивиллы, это наши предки пришли по просьбе вепсов да чуди из Дании, русского Рюгена, Поморья да Порусья, что сейчас Пруссией называют! — и гетман стукнул по столу кулачищем. Пленный даже вздрогнул, испуганно закивав, словно говоря — точно, самозванец наш царь, как же я раньше этого не знал.

— Оно верно, ведь не прилетал же Бог и не садил же лично царя в Москову, — как бы рассуждал Федор сам с собой, испуганно моргая коровьими глазами, — оно, может, и есть христианский Бог там, на небе, которому попы заставляют нас молиться. Но ведь это там, на небе, а у нас, на земле, в лесах да озерах все же не он хозяин, а метц-ижанд, перть-ижанд, рига-ук да вэдэхийне.

— А ну-ка, переведи, что ты только что сказал? — заинтересовались оба литвинских командира.

— Ну, — немного смутился Федор, утерев рукавом нос, — перть-ижанд — он, это, вроде как домовой хозяин. Танас-ижанд — он дворовой хозяин, а рига-ук — это хозяин риги, в сарае живет. Лесной хозяин метц-ижанд — он как человек, но может быть ростом с ель, а может с можжевеловый куст, что мы кличем ка-дат. Он когда маленький, то седенький с длинными кудрявыми волосами. Его моя мать в лесу видела. Он в колпаке, а его одежда застегнута не как у людей, а наоборот. Но пуще его важен вэдэхийне. Он живет в каждом большом озере, и он хозяин и леса, и воды, и духа. Он большой и полный, с длиннющими волосами. И жена его такая же. Большая, белокожая, с длинными-предлинными волосами. Мой дед видел, как она под сосной расчесывала свои волосы. Вэдэхийне хитрый, он того, может и кэрэ, корягой то бишь, обернуться, и щукой…

Гетман почти с ужасом посмотрел на Кмитича. Но Кмитич лишь многозначительно кивнул: мол, ничего особенного, «знамо дело», так оно и есть. Кмитич хорошо знал, что и род Радзивиллов в годы правления Витовта вышел от языческого жреца Лиздейки, который всех рядил или радзил — то есть советовал, судил.

Помнил Кмитич и еще кое-что, что невольно заставляло его верить в потусторонние силы. Это был рассказ его деда Филона Кмита Чернобыльского, оршанского старосты и смоленского воеводы, не только талантливого военачальника, но и автора эпистолярной литературы. Видимо, поэтому в его необычный рассказ в первое время никто в семье не поверил. Но Филон повторял его вновь и вновь, и уже никто не сомневался, что именно так все и было на самом деле. Случилось же так, что в 1618 году отряд Филона Кмита из пятидесяти гусар попал в засаду. Но заправские рубаки литвины, понеся изначально потери, принялись отчаянно сопротивляться. Рубился и сам Филон, командир отряда, застрелив двоих конных татар из седельных пистолетов и зарубив двух конных стрельцов. Именно на него набросились московиты. «Берегись!» — услышал дед Филон и обернулся. Поздно. Как раз в этот момент два стрельца почти одновременно выстрелили в него с шагов десяти-двенадцати. Промахнуться они не могли. И вдруг… пропали звуки и воцарилась странная кромешная тишина, а Филон стоял и смотрел, как из словно остановившихся облаков порохового дыма к нему медленно летят два круглых шарика. «Пули», — сообразил Филон и легко уклонился от них вправо. Тут же с саблей он подскочил к стрельцам. Те стояли, словно нарисованные на холсте, без движений и какие-то плоские. Филон рубанул одного. Тут же все вернулось: звуки боя, крики, выстрелы, скорость движений. Стрелец с разрубленной головой упал на землю, а второй с побелевшим лицом оглянулся на Филона, словно на черта. Дед рубанул и его. Был там и третий стрелец, только уже без мушкета. Он с криком «Чур меня!» бросился бежать. За ним побежали и другие; бой стал клониться в пользу литвинов. Дед Филон оглянулся на кричавшего «Берегись!» гусара. Тот смотрел на деда круглыми глазами и крестился. На вопрос «Что ты видел?» этот гусар ответил, что видел чертовщину — как Филон молниеносно появился рядом со стрельцами, хотя должен был пасть под их пулями. «Это тебя ангел-хранитель уберег», — говорила мать Кмитича деду. Но тот усмехался в рыжие усы да отвечал: «Там, где ангел, там и черт неподалеку. А кто мне из них помог, то и сам не знаю».

— И вот, — продолжал рассуждать Федор, — если бы перть-ижанд или метц-ижанд, или вэдэхийне сказали бы хоть кому-то, что, мол, московский царь вам от Бога, то вся вепсь поверила бы. А так…