Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков Страница 77

В свойственном истинно русским хамам стремлении козырнуть и возвеличить себя за счет умаления других («мы»-де и «вы»!) он позволил было себе при мне наброситься на бедных моих врачей 478-го полка ^[654] Апресьянса и Клеминера (призванных из запаса и не видавших никогда военной службы) за то, что они будто бы бежали из Нейгофа ^[655] — с передового перевяз[очного] пункта, дорога к к[ото]рому действительно обстреливалась, и они правда — «дрогнули», грозя им, как «жидам», донесением в высшую инстанцию и чуть не смертной казнью. Я за них сильно вступился, признавши их «виновными, но достойными» более человеческого к ним отношения, и инцидент тут же ликвидировал. А не гожусь я все-таки в начальники там, где надо кричать, топать и разносить, да и по другой причине: почти никогда не в состоянии я сделать себе самовнушение, что вот такой-то «провинившийся» человек действительно виноват, ч[то]б[ы] с легким сердцем сейчас же его и «вздуть», а потому не умею я «накладывать взыскания» на человека, к[ото]рого я всегда найду мотивы признать заслуживающим снисхождения.

Не удалось мне и на этот раз познакомиться со ставшим для всех военных, без преувеличения можно сказать, каким-то кумиром — «Владимиром Митрофановичем»… Пуришкевичем, питательно-перевязочн[ый] пункт к[ото]рого расположился в Дамалте ^[656], а сам он ожидается сюда с южного фронта завтра-послезавтра; в раскинутых по всему фронту его учреждениях всегда и всякому можно найти и пристанище, и быструю помощь, и покормиться, и попить чаю, кроме того — получить многое по части и одеяния.

Бой шел ожесточенный. Настроение у всех бодрое. И если бы постигли нас теперь серьезные неудачи, то это отразилось бы весьма скверно на солдате в моральном отношении.

Возвратился около 5 час[ов] вечера, уставши сильно и душевно, и физически. По денной сводке данных — ничего утешительного для нас не вышло, а людей положили много. О времени нашего наступления немцы были, по словам пленных, заранее осведомлены; удержать нам захваченных было двух линий окопов не удалось по обычной истории — отсутствию поддержки взаимной, по запозданию резерва и прочей российской растяпости.

9 марта. До обеда сильный снегопад с наклонностью к таянию, после обеда — чудная глубоко зимняя погода, потянул ветер и загибает к морозу. На позициях затишье. Кажется, что и стихии нам не благоприятствуют, так как расчет нами делался на наступившее тепло. Даже из санитарного отдела по бюрократическому предвидению пришла телеграмма: «Прекратить срочные донесения о случаях обморожения».

За несформированием еще вполне моего корпуса положение Долгова теперь, во время боев, довольно неопределенное и обидное: он еще не командует своим корпусом, дивизии к[ото] рого порознь придаются другим корпусам; начальнику же нашего штаба — «славному семеновцу» — разрешено даже в такое горячее время не торопиться преждевременным возвращением из отпуска! Толстокожий пшют и не понимает, что этим подчеркивается его явная никчемность. […J

10 марта. Райский солнечный день при морозе около 10 градусов ^[657]. На позициях тихо. Острая тоска о мире всего мира. Радко-Дмитриев вел бой с большим самоотвержением и личной храбростью. В штабе получены сведения о наших перебежчиках, преимущественно — поляки; предписано не ставить их в сторожевое охранение и в разведки. […]

11 марта. Картина глубокой зимы. Прелестная погода. Сибирцы заняли позиции наших дивизий (собственно, одной 120-й див[изии]); мы же отошли в резерв.

В телеграммах штаба Верх[овного] главнокомандующего о бывшем 8 марта нашем наступлении ничего не упоминается. […]

Вечером за компанию с корпусным командиром пошел в городской театр. Было довольно пусто; Радко-Дмитриев не был по случаю простуды: промочил ноги при командовании на позициях 8-го числа, шинель у него была прострелена во многих местах. […]

12 марта. Оттепель и ветер. 120-ю дивизию выхватывают у нас в 6-й Сибирский корпус. Радко-Дмитриева назначают командующим 6-й армией. Большой минус будет для дела обороны Рижского укрепленного района. О недавних боях наших официальная телеграмма гласит: «в Рижском районе у сел[а] Плаканен ^[658] и в районе южнее о[стро]ва Дален наши войска имели столкновения с сильными отрядами неприятеля». Формирование корпуса идет черепашьим ходом. […]

13 марта. Отличная погода. Немецкие аэропланы, пальба по ним. Глухая, редкая канонада со стороны Далена. С командиром побывали сначала в лютеранском соборе (Домской церкви), а оттуда в нашем соборе; и в том и другом хорошо пели. В отношении благолепия нет храмов лучших, чем наши православные! […]

14 марта. 20-ю дивизию затрепали: только что она пришла в 6-й корпус — немедленно предписано ей следовать опять назад. Люди измучены переходами и нервным их дерганьем. […]

Получены сведения, что летит цеппелин. После ужина зашел к командиру, послушал граммофон ^[659], а потом пошли гулять; долго бродили; человек он словоохотливый и все время рассказывал мне о претерпленных им обидах со стороны Плеве, о злополучиях под Иллукстом в октябре месяце, когда в одном сражении в 19-м корпусе полегло три полка ^[660], о бегстве 13-й Сибирской дивизии, и проч. и проч. Целую ночь по небу шарили наши прожектора. […]

15 марта. Дивный солнечный день. Сверх чаяния — не было аэропланов. С юга доносится прерывистая канонада. Под большим секретом: завтра с 3 часов ночи предназначено наступление без предварительной подготовки артиллерийским огнем (ч[то]б[ы] обмануть неожиданностью немца!); уложить должны массу людей; 120-я дивизия моего корпуса вместе с латышскими батальонами должна сыграть роль тарана, будучи поддержана с левого фланга 13-й, а с правого фланга — 12-й Сибирской дивизией. Под Плотнен и под Симан, Леп ^[661] на позициях еще по одному полку 121-й дивизии.