Вера (Миссис Владимир Набоков) - Стейси Шифф Страница 77

В Итаке Набоковы поселились в новом доме № 425 по Хэншо-роуд. Вера впряглась в знакомую преподавательскую рутину. «Очередной тяжелый год. Очередная кошмарная итакская зима, — сокрушалась она задолго до того, как выпал первый снег. — Зимы здесь кошмарные, холодные, темные, скользкие, да еще приходится ездить по крутым обледенелым улочкам. В этом году у нас нет гаража, и, наверное, придется в течение целых двух, а то и трех месяцев по утрам откапывать машину, чтобы поехать на занятия» ^[220]. Несмотря на свои академические обязанности, несмотря на Пушкина, Владимир пытался работать над новым романом. Попытки истерзали его; судя по всему, и Вера терзалась, глядя на него. «Поскольку он работает весь день и всю ночь и совершенно извел себя, я жду не дождусь, когда же придет конец этой книге. Хотя знаю, что, закончив одно, он немедленно примется за другое», — писала она своей золовке в письме, начинавшемся уверением, что Владимир намерен сам когда-нибудь написать сестре. Спустя два месяца Владимир клялся, что вот-вот сядет писать письмо, но стоило Вере напомнить ему об этом, он неизменно бросал в ответ: «Да-да, конечно, только не сегодня, я очень устал». Вера писала Елене, что это все из-за «Онегина». Так считала она сама, хотя сознавала здесь и свою вину. Через несколько лет, когда «Онегин» все еще не был завершен, Вера ворчала, что скоро возненавидит Пушкина, который столько времени не дает мужу работать над новой книгой. Мастер в буквальном смысле встал на пути у Набокова; к апрелю 1957 года, когда Вера начала перепечатывать первую главу комментированного перевода, рукописная кипа уже выросла ей по пояс ^[221]. «Лолита» была запрещена в Париже по ходатайству Британского министерства внутренних дел, не желавшего, чтобы экземпляры этого скабрезного зеленого издания просачивались через Ла-Манш. Поскольку положение мужа уже не было угрожающим, Вера не стеснялась вступать в полемику. Сумевшая стойко перенести девятилетнее забвение мужа, Вера теперь с удовлетворением отмечала, что роман создает «приятный шум во французской прессе».

На каждого из друзей, в течение 1956 года выражавших опасения в связи с «Лолитой», пришлось по издателю с разных концов света, проявлявшему интерес к книге. В промежутках между правкой верстки «Пнина» и помощью мужу в приеме экзаменов Вера отвечала на эти запросы. В конце лета книгу заказали датчане. Одновременно Джейсон Эпстайн организовал публикацию в «Энкор ревью» большого отрывка из романа, что, как предполагалось, проторит дорогу к изданию его в США. В середине октября Вера отвезла Набокова в Нью-Йорк на совещание с редакторами этого журнала, состоявшееся в кабинете у Эпстайна. Там у Набокова спросили, откуда у него такие познания насчет юных девочек; Вера разъяснила, что муж разъезжал в итакском автобусе с записной книжкой и внимательно прислушивался к разговорам. Еще он обхаживал спортплощадки, пока его присутствие там не показалось предосудительным. Иных девочек в его жизни не существовало. Второе важное дело, которое Набоковы надеялись завершить в Нью-Йорке, — статья в юбилейный сборник, готовящийся в честь Алданова, — осталось неосуществленным. Подтвердив зависимость Старого Света от Нового, «бьюик» оказался на буксире, и полдня, предназначавшиеся для Алданова, ушли вместо этого на починку автомобиля.

Всю зиму время у Веры отнимали не только бесконечные неудачи с «Лолитой», в равной степени ее отвлекали и дела на домашнем фронте. (Сохранился в целости некий черновик из-под копирки, свидетельствующий о раздвоенности Вериной жизни: лист, на котором случайно копия ее письма насчет прав на экранизацию «Пнина» наложилась на копию ее ответа итакскому адвокату, вероятно, требовавшему с Набоковых оплату счета за починку посудомоечной машины в их новом доме.) Вера же организовала брату Анны Фейгиной, Илье, наполовину парализованному после удара, переезд в частную лечебницу в Итаке, где она могла бы за ним присматривать; она и Слонимам помогала чем могла. На «скорой помощи» кузена перевезли в «Оук-Хилл», итакский дом для престарелых, где Вера регулярно навещала Илью до самой его смерти. Второй дом на Хэншо-роуд оказался непомерно велик для Набоковых, хотя был современный и комфортабельный, они от него отказались; в феврале 1957 года Вера снова принялась упаковывать вещи. Вполне возможно, что упомянутое ею нервное напряжение Набокова, передалось и ей, поскольку зима выдалась особенно суровая. «Способны ли вы, жители Нью-Йорка, представить, сколько снега у нас навалило?» — перед самым переездом восклицает Вера в письме в Эпстайну. Возможно, именно в силу определенного разделения обязанностей Вера не усматривала, как ее муж, ничего живописного в итакской зиме. Набокову кусты можжевельника казались «верблюдами-альбиносами». Вере же слышалось только жалобное завывание автомобильных двигателей да визг тормозов на улице.

К счастью, при новом доме имелся гараж, но одно обстоятельство, обнаружившееся на Хайленд-роуд, оказалось менее приятным. Под некоторым нажимом Набоковы согласились присмотреть за хозяйским сиамским котом, с которым Владимир общался по-русски. Сначала все шло гладко. Но к концу первого же месяца совместного проживания Набоков возненавидел эту тварь, напрочь лишившую его покоя. Бандит, казалось, почти поверил в то, что Вера — это миссис Шарп, но совершенно отказывался взять в толк, отчего новый мистер Шарп не пускает его к себе в кабинет. Кот оказался упорным и гнул свою линию, поднося хозяину охотничьи трофеи, забивая ими голы в дверь хозяйского кабинета. Можно себе представить, как это огорчало Веру; гостиничное пение труб было ничто в сравнении с подобными игрищами. Она писала Шарпам в Африку, однако почта шла сокрушительно медленно. «Как вы думаете, дойдет письмо авиапочтой до Леопольдвилля за две недели?» — с надеждой спрашивала она одного из слушателей набоковского семинара, поведав о страданиях, причиняемых Бандитом (подобно своему двойнику из «Бледного огня», кот в конце концов был перепоручен друзьям хозяев дома). В очередном снятом жилище в доме 880 по Хайленд-роуд Вера с Владимиром принимали Ивана Оболенского, первого из американских издателей, заинтересовавшегося «Лолитой». Он приехал 4 марта, за несколько дней до того, как был опубликован «Пнин», вызвавший восторженные отклики и ставший первым успехом Набокова в Америке.

Публикация «Пнина» даровала Набоковым передышку в кампании по защите «Лолиты», в которую им пришлось вступить с того момента, как друзья начали читать — причем Уилсон и Бишоп так и не дочитали — этот роман. Общее мнение было таково: автор затронул в высшей степени неприличную тему; книга в целом считалась чудовищно фривольным произведением. Бишоп намеренно избегал высказываться, что позволяло ему в ответ на расспросы отмахнуться от романа, как от чужого грешка, примерно так же, как сделал когда-то и его друг и уважаемый коллега в далеком Париже, хотя к университету это никакого отношения не имело. На самом деле Бишопа беспокоило создавшееся положение, он и глубоко переживал за друзей, и в то же время порицал книгу. «Мне бы не хотелось столкнуться с необходимостью защищать его в этом вопросе, — признавался он Шефтелю в предчувствии скандала. — А вам?» ^[222] Шефтель был из тех близких, кто роман прочел. Шока при чтении он не испытал, однако счел, что издание произведения на столь «непристойную тему» может привести к беспорядкам в заведении с совместным обучением. Нам меньше известно, что думал Шефтель по прочтении «Пнина», где самодовольный герой, по слухам — недавно публично подтвержденным, — был списан с него, что Набоков практически и не отрицал. Даже миссис Шефтель углядела сходство с супругом, прочтя о похождениях Пнина в «Нью-Йоркере». Заимствованная из жизни биография ни в коей мере не помешала успеху романа, второе издание которого состоялось через две недели после первой публикации ^[223]. Книга оказалась среди десятка вышедших в финал соискателей Национальной книжной премии за 1958 год ^[224].