Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин Страница 77

Нельзя сказать, что она не имела поддержки от знакомых в приискании воспитателей и учителей. Но одно беспокоило ее. Теперь многие искали возможность оказать услугу графу Румянцеву – уж слишком высоко его положение на Украине, – но все эти услуги имеют корыстную цель, сами таким образом хотят фортуну через то сделать… Вот из Киева Лука Федорович прислал штык-юнкера, который сам вызвался заниматься с детьми, хочет услугу оказать. Ей-то сразу стало ясно, что этот Нефедьев приехал к ним, рассчитывая на протекцию графа в будущем. Опять незадача!

Ожидала, что граф сам приедет скоро, – вот уже больше полутора месяцев длится разлука. Дела задерживали Петра Александровича. Из короткого уведомления графа она узнала о нескором его приезде. И наступило горькое разочарование.

Единственное окошко в мир для Екатерины Михайловны – это письма из Москвы и Петербурга, из Киева и от мужа, но все как сговорились – перестали писать, и она не находила себе места от скуки. Лишь вечером собирались поиграть в карты, но это было слабым для нее утешением. Петербургские письма, адресованные мужу, она отсылала ему с нарочными, а потому мало что доходило до нее из новостей. А о празднествах в лагере в день восшествия Екатерины на престол она узнала из письма от матушки. И еще горше стала для нее скука. Почему она, жена прославленного генерала, должна прозябать в этом Глухове, в названии которого все, в сущности, сказано: вот уж истинно – глушь. Там, в Петербурге, веселые празднества, всем участникам дано было по четыре тысячи рублей, некоторых произвели в следующий чин, наградили орденами. Ну, конечно, Петру Александровичу обстоятельнее, видимо, пишут… А что ей напишут?..

19 июля 1765 года она писала мужу: «…и нетерпеливо все ведать желаем, что Макар привез к тебе. Приезжай, батюшка, скорее, истинно со скуки пропадаем. Александр Ильич (Бибиков) здесь (с) женою и детьми, все тебя дожидается. А сегодня сведали, что еще дён шесть не будешь, так хочет завтра ехать, или жену отпустить, а сам один на несколько времени, дня два, тебя подождать, а то ему нельзя будет больше…»

Не раз перечитывала Екатерина Михайловна письмо свекрови, которая до сих пор вращается в придворных кругах, участвует во всех празднествах, несмотря на свой шестидесятисемилетний возраст. Не теряет чувства радости, по-прежнему бодра и легка на подъем. К тому же не забывает давать наставления. Вот ее письмо от 13 июля 1765 года: «Невестушка, свет мой! Письмо твое я получила через Френголтса, в котором пишешь, что скушна, от всех отлучилась. Кажется, сама желала быть с мужем, и так пожила со своими. Я думаю, что у вас не так скушно, я жила там: никакой скуки не видала. Пожелаю, чтоб об тебе не так рассуждали, как о Катерине Ивановне (графиня Екатерина Ивановна Разумовская, жена гетмана Кирилла Григорьевича Разумовского. – В. П.), что ни с кем не хотела знатца. Для вас для самих надобна их ласка: по которой реке плыть, по той и славу творить…»

Наконец-то Екатерина Михайловна дождалась Петра Александровича: 29 июля он возвратился в Глухов.

Жизнь пошла по привычному руслу. Хотя многие и разъехались по деревням и селам, генеральная канцелярия работала бесперебойно. Переполненный впечатлениями от поездки, Румянцев всем своим помощникам дал срочные задания. Письма к нему приходили пачками – из Петербурга, Москвы, Киева и других городов. Горькие жалобы, слезные прошения и рекомендательные письма прибывали каждый день. Все они требовали внимания и времени для принятия мер.

Зато радостно бывало у Петра Александровича на душе, когда получал письма от матери, короткие, деловые, точные. 18 августа 1765 года из Санкт-Петербурга Мария Андреевна писала: «Петр Александрович, свет мой, здравствуй. Я не хотела сей оказии пропустить, чтоб не отписать. Нынешний день едем с сестрою за государынею в Царское Село на несколько дней, там проживем. Прошу не сомневаться, может быть, не стану писать почты две. Я, слава Богу, со всеми своими в добром здравии. Прости, друг мой, Христос с тобою и мое вечное благословение».

Чаще всего мать сообщала о своем месте пребывания, бодро писала о благополучном житье-бытье и тут же просила за кого-нибудь, кто едет на службу в Глухов, Киев или другие украинские города. И неудивительно: за долгую службу при дворе у нее накопилось множество знакомых, друзей, сослуживцев, сыновья которых подросли и нуждались в протекции по службе. Так уж издавна повелось, и она не могла отказать в рекомендательном письме даже тем, кого еле знала. «Прошу вас, свет мой, сего письма вручителя не оставить, который отправляется отсюдова. Просил меня, чтоб отписать, от которого я отговориться не могла, показать сим милость по его прошению», – писала она в одном из писем.

Румянцев, конечно, принимал всех ее посланников, но поступал с ними так, как надлежало по справедливости. И каждому приезжему был рад, особенно если это был дельный и образованный человек: такие люди нужны.

Еще в мае, как только приехал в Глухов, он высказал предложение об учреждении почты в Малой России. Тогда же вызвал почт-директора Скоропадского, разработали вместе с ним устав, кажется, предусмотрели все детали и подробности этого нового предприятия, подсчитали, сколько понадобится почтмейстеров и почтальонов, сколько лошадей и всяческого скарба, надобного для обслуживания почтовых трактов. Как раз перед отъездом он внес в Малороссийскую коллегию «Учреждение о конной почте», предложив «во все места, где о том ведать надлежит, сообщить справные экземпляры и велеть отовсюду о получении и о действительном определении почтмейстеров и почтальонов с приложением именных списков рапортовать, и, когда все сии рапорты получены будут, тогда пересылка писем первое свое начало и возыметь может». Казалось бы, так все просто и ясно, но лишь через неделю коллегия уведомила полковые канцелярии о его приказании… Как все медленно, не торопясь, делается здесь, сокрушенно думал Румянцев, до сих пор нет известия, что началось исполнение его воли. Придется издать еще один приказ о выборах почтмейстеров и почтальонов к 1 сентября, а за неисполнение – взыскивать денежный штраф. И чтобы к 10 сентября все выбранные почтмейстеры были в Глухове для получения наставлений.

Впервые Румянцев столкнулся с гражданским управлением большого края. Раньше, когда он командовал полком, бригадой, корпусом, все было проще. Все его приказы быстро и точно исполнялись офицерами и солдатами, никто не обсуждал их, приказ есть приказ. Всякое, конечно, бывало… И в то, военное, время приходилось не раз испытывать огорчение оттого, что не сразу его подчиненные понимали смысл той новизны, которую он вносил своими приказами. Здесь же он столкнулся с такими обстоятельствами, которые не всегда мог учесть и предусмотреть. Повсюду почтмейстеров выбрали быстро, но найти почтальонов, которые отвечали бы требованиям разработанного им устава, оказалось затруднительно. Только в сентябре стали поступать донесения, которые несколько охладили административный пыл молодого генерал-губернатора. Так, Гадяцкая полковая канцелярия от 8 сентября сообщала, что «к определению в оные с казаков… не токмо-де с маломощных, но и в первых… состоящих, таковых, чтоб сами от себе могли… иметь почтовых по двое добрых лошадей из доброю ж на них упряжкою, крайне не имеется». И другие полковые канцелярии совершенно справедливо спрашивали: а нельзя ли выбирать в почтальоны не только из маломощных казаков и посполитых, но и из числа выборных казаков, которые способны снарядить пару хороших лошадей с упряжью?