Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале - Михаил Дитерихс Страница 77

В этой здоровой и сильной религии и вере во Христа Анастасия Васильевна была наставлена с юношеского возраста двумя наиболее ей близкими женщинами. Это были ее покойная мать и Государыня Императрица Александра Федоровна.

Анастасия Васильевна любила свою мать необычайно большой, глубокой, преданной и сильной любовью. Тянувшаяся несколько лет тяжелая, мучительная болезнь Софии Петровны и затем сама смерть создали в жизни любящей дочери неизлечимое горе, неослабное страдание. Но, с другой стороны, самоотверженный уход дочери за больной матерью, требовавший громадных сил и большого напряжения, воспитали в Анастасии Васильевне великую способность жить для другого, жертвовать другому всем и для облегчения состояния любимой и любившей матери находить в себе силы быть не только спокойной, но даже веселой, дабы не возбуждать в матери сомнения, что болезнь ее тяжела для дочери. Дочь находила истинное удовлетворение в самоотречении для матери и действительно не чувствовала тяжести ухода за больной, но она страдала невероятно за любимую мать и заставляла себя быть веселой, чтобы скрыть это страдание от матери и не увеличивать еще более ее мук.

Государыня, видя всю силу отчаяния и беспредельного горя, охвативших Анастасию Васильевну после смерти Софии Петровны, будучи исключительно чуткой в понимании душевных настроений близких людей и бесконечно верующей в благость Промысла Божия, одной высказанной глубокой мыслью пробудила в Анастасии Васильевне сознание настоящего смысла, цели и назначения, предуказанных ей Богом для всей ее дальнейшей жизни. Вот как говорит об этом моменте жизни и воспринятой идее сама Анастасия Васильевна в своем дневнике, посвященном матери: «Во всем, Ангел мой, я чувствую действие твоих молитв обо мне. Я опять нашла свою прежнюю Царицу, опять тем Ангелом-Утешителем, которым Она была для тебя в первые годы после смерти папы. Ты тогда говорила, что папа послал Ее тебе в утешение, а теперь ты мне Ее опять вернула такой, какой Она была тогда, и это мне такое утешение. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим…

Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом».

Это было высказано Государыней в 1916 году. И действительно, вся последующая жизнь Анастасии Васильевны озарилась высоким светом самоотверженной работы и деятельности для других людей. Она пошла по пути мысли, заложенной в ее духовном миросознании Государыней, не по чувству долга или обязанности, а потому, что уже иначе она не могла и мыслить. Все более и более в ней стало крепнуть душевное спокойствие, равновесие чувств, ясность мысли и добровольная покорность перед волей Божьей. Она стала на истинный путь служения любви во Христе, который привел ее к мученическому, но желанному ею венцу за тех, кому она окончательно отдала свою душу на земле.

Расставаясь накануне переезда из Царского Села в Тобольск с комнатой своей матери и со всем, что было собрано в ней как память о матери, Анастасия Васильевна записала в своем дневнике последнее обращение к матери, воспитавшееся и развившееся в ней из завета, данного Государыней и поддерживавшегося ею в «Настеньке» всею силою глубокого духовного влияния:

«Последний раз сижу я в уютном уголке, устроенном около твоей образницы, окруженная твоими книжками, образами, и все мне говорит о тебе. Завтра уже опять (третий раз после твоей смерти) придется разорить этот единственный уголок моего мира и опять все укладывать, и Бог знает, придется ли когда его собрать? Впереди неведомый далекий путь, а дальше полная неизвестность, но хотя сейчас мне тяжело и грустно и такая безумная жажда твоей ласки незаменимой, так хочется положить голову к тебе на плечо и отдохнуть (я так устала), но на душе все же спокойно; я чувствую, что ты со мной и слышишь меня, и я не могу не вылить душу тебе, не выразить хоть отчасти все пережитое, хотя я и знаю, что ты видишь, понимаешь и знаешь каждое движение моей души, даже еще легче, еще яснее, чем раньше…

Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши вместе с тобой Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне за все эти почти 5 месяцев ареста…

И я знаю, что эти неземные чувства слишком хороши и высоки для меня. Не я их заслужила, а ты мне их вымолила у Бога своими страданиями…

Ты всю жизнь жаждала и стремилась к миру душевному, как к высшему лучшему Божьему дару, и когда ты наконец достигла его и наслаждаешься им в полном блаженстве, ты делишься им со мной (как мы делили и страдания). Ты видишь, что я без этого не могла бы продолжать жизнь, и чем труднее и тяжелее делается моя жизнь, тем больше делается душевный мир…

Я поняла теперь, как и ты, что это лучшее, самое большое счастье, которое может быть, что с этим чувством все можно перенести, и я благословляю Бога и тебя, Ангел мой, за это, потому что я уверена, что это мне послано по твоим молитвам. Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь все и всех дорогих отдать всецело в руки Божии, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что по мере умножения в нас страданий Христовых, умножается Христом и утешение наше…

Я знаю, что ты везде будешь со мной, будешь вести меня по тому пути, по которому я должна идти, и я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнения и вопросов или ропота в руки Божии, с доверием и любовью, и знаю, что ты умолишь Бога поддержать меня и в минуту смерти, или если мне еще будут испытания в жизни».

На этом кончается дневник Анастасии Васильевны, посвященный матери.

4 сентября 1918 года, отношением за № 2523, губернский чрезвычайный комитет потребовал присылки в арестный дом графини А. В. Гендриковой, Е. А. Шнейдер и камердинера Волкова. Всех их собрали в конторе тюрьмы и предложили им захватить с собой вещи, какие у кого были. Это дало повод Анастасии Васильевне высказать предположение, что их поведут на вокзал для перевозки в другое место. В конторе тюрьмы их передали под расписку конвоиру от комитета по фамилии Кастров.

В арестном доме, в комнате, в которую их ввели, было собрано еще восемь других арестованных (в том числе жены полковников Лебеткова и Егорова) и 32 вооруженных красноармейца во главе с начальником, одетым в матросскую форму.

Была глухая ночь, лил дождь. Всю партию в 11 человек (6 женщин и 5 мужчин) забрал матрос с конвоем и повел куда-то, сначала по городу, а затем по шоссе Сибирского тракта. Все арестованные несли сами свои вещи, но, пройдя по шоссе версты четыре, конвоиры стали вдруг любезно предлагать свои услуги – понести вещи: видимо, каждый старался заранее захватить добычу, чтобы потом не пришлось раздирать ее впотьмах, в сумятице, и делить с другими.

Свернули с шоссе и пошли по гатированной дороге к ассенизационным полям. Тут Волков понял, куда и на какое дело их ведут и, сделав прыжок вбок через канаву, бросился бежать в лес. По нему дали два выстрела, Волков споткнулся и упал. Это падение красноармейцы сочли за удачу выстрелов и прошли вперед. Однако Волков не был задет, он вскочил и снова побежал; ему вслед дали еще выстрел, но в темноте опять не попали. Через 43 дня скитания по лесам Волков вышел на наши линии и благополучно избег ожидавшей его участи.