Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс Страница 77

Чтобы дать отпор пропаганде, имеющей целью посеять настроения пораженчества и раскола в обществе, президент решил выступить в конце февраля с основополагающим обращением к народу по случаю дня рождения Джорджа Вашингтона. Он заранее попросил слушать его с географическими картами мира в руках.

Рузвельт начал речь с напоминания американцам о колоссальных трудностях, с которыми сталкивались Вашингтон и его армия:

— В известном смысле каждая зима была долиной Фордж. Повсюду его подстерегали представители «пятой колонны», а также эгоисты, завистники и трусы, которые считали безнадежной борьбу Вашингтона и требовали мира путем переговоров.

— Поведение Вашингтона в те трудные времена является образцом для всех американцев — примером моральной стойкости.

Президент чуть замешкался в начале речи, но вскоре вновь обрел свой ровный, размеренный голос:

— Эта война — нового типа. Она отличается от всех других войн прошлого не только методами и видами вооружений, но и своей географией. Она распространяется на каждый континент и остров, каждое море, каждый воздушный коридор в мире. — Рузвельт попросил слушателей достать карты и следовать вместе с ним по линии военного противостояния.

Затем президент принялся решительно защищать свою стратегию. Он обратил внимание на стремление стран «Оси» изолировать друг от друга США, Англию, Россию и Китай посредством старого метода «разделяй и властвуй».

— Есть люди, которые все еще мыслят в понятиях плавающих корабликов. Они советуют нам отвести американские корабли, самолеты, грузовые суда в наши внутренние воды и сосредоточиться исключительно на упорной обороне. Взгляните на ваши карты... Ясно, что произойдет, если все эти резервуары силы будут отделены друг от друга посредством действий противника или путем самоизоляции!

Затем он подробно раскрыл взаимозависимость резервуаров силы, начав с Китая.

— В Берлине, Риме и Токио нас характеризуют как нацию слабаков, плейбоев, которые наняли английских, русских или китайских солдат воевать за нас.

Его речь замедлилась и приняла драматическое звучание, появились отрывистость и акцентирование слов и фраз.

Пусть они скажут это теперь!

Пусть они скажут это Генералу Макартуру и его людям!

Пусть они скажут это матросам, которые сейчас мужественно сражаются в далеких водах Тихого океана.

Пусть они, — длинная пауза, — скажут это морским пехотинцам...

Вернувшись после произнесения речи в Овальный кабинет, президент узнал, что японцы обеспечили драматическое сопровождение его выступлению: пока он говорил, японская подводная лодка всплыла у побережья близ Санта-Барбары и сделала несколько орудийных выстрелов. Снаряды разорвались на территории ранчо, не причинив серьезного ущерба. На следующий день сообщения об обстреле появились в прессе под огромными заголовками. Это научило Рузвельта, говорил позже Шервуд, никогда не афишировать свои речи более чем за два-три дня до выступления.

Хотя президент остался доволен реакцией на свою речь у камелька, он понимал, что слова, как бы они ни воодушевляли, бессильны, пока не подкреплены делами, и если он станет выходить в эфир слишком часто, его речи утратят свое воздействие на слушателей. Он видел, как нелегко дается Черчиллю упор на личное руководство. Но главная беда не в людях или избранных ими лидерах, но в бывших изоляционистах, которые стремятся к расколу общества или даже к миру с нацистами путем переговоров. Это издатели, сочинители колонок в газетах, радиокомментаторы, «толпы Ку-клукс-клана» и «некоторые дикие ирландцы». Единственным реальным ответом им может быть победа — но победы зимой и весной 1942 года явно не торопились объявиться.

Рузвельт был еще в состоянии демонстрировать черный юмор солдата под огнем. Он с удовольствием рассказывал друзьям о том, как комментировал Элмер Дэвис его речь по случаю дня рождения Вашингтона:

— Некоторые хотят, чтобы Соединенные Штаты побеждали, пока Англия терпит поражения. Некоторые хотят побед, пока проигрывает войну Россия. А некоторые хотят, чтобы Соединенные Штаты добивались побед, пока проигрывает Рузвельт.

В этот период чувствительных поражений президент санкционировал операцию, которая в свое время встретила широкое понимание, но в более позднее время считалась одним из самых печальных эпизодов в истории Америки. Речь идет о выселении десятков тысяч американцев японского происхождения из своих домов на Западном побережье и помещении их в концентрационные лагеря за сотни миль от родных мест.

Немногие американцы относились к демократической идее индивидуальных свобод с большим пиететом, чем Рузвельт. Через неделю после Пёрл-Харбора он провозгласил День Билля о правах по случаю 150-й годовщины ратификации Билля о правах. В эти ужасные дни войны он взял на себя труд подтвердить свою и всего народа приверженность к провозглашенным прежде свободам. После суровой отповеди Гитлеру за уничтожение индивидуальных свобод президент сказал:

— Мы, американцы, знаем, что решимость нынешнего поколения нашего народа сохранить свободу столь же устойчива и определенна, как решимость прежних поколений американцев завоевать ее.

Никакая угроза или опасность не заставит нас поступиться гарантиями свободы, которые заложили наши предки в Билле о правах.

Со всем жаром сердец и умов мы блюдем эти обязательства человеческого духа...

В то время казалось, что Биллю о правах ничто не угрожает. Американцы относились к немцам, итальянцам и японцам, жившим среди них, с терпимостью, достойной восхищения. Имели место лишь несколько инцидентов. Так, какие-то идиоты или фанатики спилили четыре японские вишни в приливно-отливной зоне Вашингтона. Как ни странно, наибольшей терпимостью отличалась Калифорния, штат с большим «иностранным» населением. Тамошняя пресса была сдержанна, даже великодушна, равно как и письма в редакции газет. «Облавы на японцев в различных частях страны, — писала „Кроникл“ в Сан-Франциско, — вовсе не повод для добровольных охотников за шпионами приступать к действиям». Другие газеты также призывали к справедливости в отношении к японцам, как и к нисейям — американцам японского происхождения. «Не будем повторять ошибок прошлой войны», — шло рефреном в прессе.

Новый генеральный прокурор Фрэнсис Биддл стремился избежать интернирования масс людей и повторения в какой-то форме преследования лиц иностранного происхождения, имевшего место в годы Первой мировой войны. Отношение Рузвельта к этой проблеме было менее ясным. Когда Биддл представил ему проект решения об интернировании лиц немецкого происхождения, Рузвельт поинтересовался, сколько в стране проживает немцев. По расчетам Биддла, их было около 600 тысяч.

— И вы собираетесь всех их интернировать? — спросил Рузвельт (как вспоминал Биддл позднее).

Генеральный прокурор ответил, что не всех.

— Меня особенно не беспокоят итальянцы, — продолжал Рузвельт, — это оперные певцы. Но немцы другое дело, они могут быть опасны.