Марк Красс - Геннадий Левицкий Страница 77

На обед к Вибию Виррию пришло двадцать семь сенаторов, а остальные… Остальные впоследствии им позавидовали. Всех пленных отцов города римляне привязали к столбам, высекли розгами и отрубили им головы.

Убедившись, что прощения не будет, кампанцы умирали мужественно. Когда руководивший казнью легат Гай Фульвий уже поднялся с кресла, к нему обратился кампанец Таврея Вибеллий:

— Вели и меня убить; сможешь потом хвалиться, что убил человека гораздо более мужественного, чем ты.

— Не спеши умирать. Римский народ решит твою судьбу, может быть, даже дарует жизнь.

— Мое отечество захвачено, родных и друзей я потерял. Собственной рукой я убил жену и детей, чтобы их не опозорили, и мне не дано даже умереть так, как мои сограждане? Пусть доблесть освободит меня от этой ненавистной жизни!

Молниеносным движением Таврея Вибеллий выхватил из-под одежды меч и вонзил себе в грудь.

Было убито человек семьдесят виднейших сенаторов; около трехсот знатных кампанцев посажено в тюрьму; остальных разослали под стражей по разным городам союзников латинов, и они так или иначе погибли. Прочие кампанские граждане во множестве были проданы в рабство.

По поводу дальнейшей судьбы Капуи мнения в римском сенате разделились. Многие считали, что могущественный враждебный город нужно стереть с лица земли.

Победила все же забота о насущной выгоде: его сохранили как пристанище для землевладельцев, так как по плодородию земли вокруг Капуи не было равных во всей Италии. Из прежних жителей в нем оставили вольноотпущенников, а все земли и общественные постройки перешли во владение римского народа. Заселять пустующие дома разрешили всем желающим. Фактически от города осталось только название. Но поля, дававшие по два урожая в год, сады и виноградники, в которых произрастали плоды небывалой величины и неповторимого вкуса, и пустующие дома манили к себе новых и новых колонистов.

Через несколько лет бывшая соперница Рима не только возродилась, но стала еще краше. О трагедии напоминали лишь огромные валы, которыми римляне окружили город во время осады.

Как ни странно, хотя население города почти полностью обновилось, новым кампанцам были присущи те же надменность, утонченность, склонность к роскоши, что и прежним. Казалось, эти черты характера заложены в самой земле, на которой стоит город, и от нее переходят к людям.

Немногие в Капуе пожелали присоединиться к войску Марка Красса. Зачем кампанцам далекие царства, затерянные в песках, когда их земля — благодатный край, подобный обиталищу богов. Может быть, сыграла роль и многовековая неприязнь к Риму, от которого город претерпел столько бед.

Ни римский меч, ни дарованное гражданство и свободы, ни даже полная перемена населения Капуи не смогли изменить отношения горожан к Риму. Впрочем, и Рим никогда не отличался благожелательностью к Капуе. Даже недавнее восстание Спартака Рим поставил в вину капуанцам. Ведь это их рабы-гладиаторы зажгли искру, которая выросла в пламя, едва не поглотившее могущество Вечного города.

Красс был очень недоволен равнодушием, проявленным кампанцами к его великому походу. А накануне выступления войска из Капуи к консулу пришел его легат Гай Кассий. Он отвечал за прием на службу добровольцев.

— Марк, — обратился легат к хмурому, как небо в грозовых тучах, Крассу, — уже второй день в легион просится древний старик.

— А слепая и хромая женщина не просилась в мое войско?

— Старик говорит, что воевал с тобой в Греции и хочет участвовать в походе на парфян, — невозмутимо продолжал Гай Кассий. — Мне жаль обижать ветерана; не мог бы ты сам объяснить, что он уже достаточно послужил Риму?

— Ладно, зови, — устало махнул рукой Красс.

Вошедшему действительно было немало лет — об этом свидетельствовали глубокие морщины, избороздившие лицо, шею и руки. Однако держался ветеран прямо и вошел довольно бодрым шагом.

Консул некоторое время всматривался в старика, пытаясь отыскать эти черты лица в памяти.

— Едва ли ты сможешь узнать меня, Марк Красс. Честно признаться, и ты здорово изменился — видно жизнь в Риме никому не идет на пользу.

— Почему же, — возразил Красс, — настоящий герой всегда остается самим собой. Даже время не властно над мужеством. Ты Рутилл — центурион Суллы из четвертого легиона.

— У тебя великолепная память, консул. А ведь меня не узнал даже старый боевой товарищ, который вместе со мной брал Афины. Теперь я вижу — войско имеет надежную голову.

— Сколько же тебе лет, Рутилл?

— Семьдесят семь, но рука еще тверда. Я могу сразиться на мечах не только с тобой, но, если пожелаешь, и с твоим легатом, — Рутил кивнул в сторону Кассия.

— И все же годы…

— Годы изрядно потрудились и над тобой, Марк Красс, но ведь ты не желаешь мирно доживать свой век на одной из роскошных вилл, — заметил Рутилл. — У меня также есть неплохой дом, земля, виноградник, рабы — Луций Сулла хорошо заботился о своих легионерах. Я имею все необходимое, чтобы в достатке и без забот встретить смерть. Но, увы! Чем дольше я живу такой жизнью, тем тревожнее и неспокойнее на душе.

— В чем же причина тревоги? — удивился Красс.

— Ни один из Рутиллов не окончил свои дни в постели, все полегли на полях сражений. Негоже мне нарушать славную традицию предков. Их души зовут меня разделить их судьбу. Я лишился сна, утратил всякий интерес к жизни. Если ты, Марк, откажешь мне в праве умереть за отечество, я пойду в обозе за твоим войском.

Слова старика растрогали консула едва не до слез.

— Твое место не в обозе или возле походной кухни, доблестный ветеран. Ты будешь получать положенное за твои заслуги двойное жалование. Я дам тебе сотню новобранцев, и постарайся сделать из них легионеров, хотя бы немного похожих на тебя.