Легенды мировой истории - Карина Кокрэлл Страница 76

Вдруг мальчик увидел рядом с их ладьей — другую. Она была большая, красивая, с белозубыми, высунувшими красные языки головами драконов. На ладье тоже были люди, и он узнал… мать. В волосах ее была та же, знакомая ему, лента. Он закричал ей: «Я здесь!» Она улыбнулась ему и помахала рукой, и маленькая девочка у нее на руках тоже замахала ему. К матери подошел высокий мужчина, опоясанный мечом, обнял ее за плечи и тоже стал махать ему и улыбаться. И были там еще какие-то люди, а большая собака рядом с матерью стала громко лаять. Игорь снял и отбросил шлем и стал тоже махать им изо всех сил, подпрыгивая.

— Игорь, кому это ты машешь? — спросил его Олег.

— Да вон же, смотри! — вытянул он руку. — Смотри, смотри, там мама, на ладье! И отец! Отец, я здесь! — Он повернулся к Олегу: — Они здесь! А ты обманывал меня, говорил, что они никогда не вернутся! — Мальчишка заливался своим заразительным смехом, — И смотри, какой у них чудный корабль! И собака! У нас теперь есть собака! Отец, как зовут твою собаку? — кричал, надрывая голос, мальчик, — Олег, прикажи гребцам, чтобы подошли к ним поближе! Ну помаши им, а то они подумают, что ты не рад их видеть!

Мальчишка продолжал прыгать на палубе, сбросив шлем и звеня своей кольчугой, потом остановился:

— Они уходят… Куда же вы уходите?! Я же здесь! Куда вы?! Куда они?.. — Он в отчаянном недоумении оглянулся на Олега.

Тот все это время задумчиво и странно смотрел на него. Они шли впереди всей флотилии.

Никакого другого драккара рядом с ними не было…

У князя Игоря, сына Рюрика и Милены, будет великая судьба и страшный конец. Но это уже совсем другая история.

Олаф стал великим князем россов. Он воспитал Игоря как своего сына. Он выстроил заложенный Рюриком Новгород и много других городов. Он дошел до Южного моря, и перед его дружиной не устояли даже стены Константинополя, выдержавшие натиск многих других великих завоевателей прошлого. В истории и легендах он останется князем Олегом. Князь россов по-славянски, хотя и с неуловимым скандинавским акцентом, будет грозно ставить условия самому византийскому императору, а у того будет нервно подергиваться веко — то ли от гнева, то ли еще от чего.

Дружину Олега по-прежнему будут называть «Рус», или мягко, по-славянски, «Русь», как повелось издавна. Так станут называть себя и сами славяне-россы. А почему — все потом забудут. Чтоб ломали головы и заходились в бесплодных спорах будущие историки.

За мудрость и хитрость Олега назовут Вещим, и умрет князь после всех своих великих деяний волею странного несчастного случая. Да вы и сами знаете: конский череп, змея… Но только оглядываясь назад, люди видят: случайностей не бывает — ни счастливых, ни несчастных. Все происходит только так, как и должно происходить, ибо все наши судьбы взвешены, измерены по росту нашему, по силам нашим, и все для нас предначертано.

Королева Эмма не обманула: сын Валдрады Хьюго получил-таки во владение Эльзас, и Валдрада смогла прожить последние годы с собственной крышей над головой. Но недолго этим наслаждалась, скоро совершенно сошла с ума. Иссохшей старухой бродила она по гулким коридорам своего эльзасского замка и перед кем-то громко все время оправдывалась и плакала.

Людвиг Германский благополучно выздоровел, старый кабан, и подавил моравский мятеж, и укрепил свое войско, чтобы брату Карлу неповадно было и думать о беспредельном господстве над франками, — так услышаны были хотя бы эти молитвы королевы Эммы.

У Карла Лысого не получилось править миром. Но пользу из всей этой истории он все-таки извлек: он запомнил совет конунга Рюрика и построил между Руаном и Парижем целых два укрепленных моста, так что первые же пожаловавшие за легкой поживой викинги с удивленным разочарованием впервые вынуждены были повернуть восвояси…

Но в конце концов оба они — и Карл Лысый, и Людвиг Германский — получили ровно столько земли, сколько дается обычно и нищему, и королю, а многочисленные их потомки продолжили ожесточенные междоусобицы.

И ушли на это долгие века.

* * *

В келье горело сразу три свечи, и тень человека на сводчатом потолке была огромной. Тень принадлежала иноку Нестору — худому, с большими светлыми глазами, тонким чуть длинноватым носом и аккуратной русой бородой.

Он отложил потрепанное гусиное перо и вдруг чихнул, едва не загасив свечи, и почти пригнулся к полу, чтобы не попасть ненароком на лежавший перед ним, закрепленный для письма пергамент. Утерев нос ветошкой, инок перекрестился и слегка простуженным голосом прочитал вслух только что написанное: