Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером - Василий Галин Страница 76

Аналогичная ситуация складывалась и накануне Второй мировой войны. «С самого начала военные усилия, предпринятые нацистским режимом, — утверждал крупнейший стальной магнат Германии Ф. Тиссен, — казались абсолютно несоразмерными с ресурсами страны. Даже на ранних стадиях я предчувствовал, что это неизбежно приведет к катастрофе» {950}.

Истощение ресурсов страны наглядно отражал рост дефицита государственного бюджета. В 1932/33 хозяйственном году доходы бюджета составили 6,4 млрд. марок, а расходы — 7,3 млрд. В 1938/39 хозяйственном году общий дефицит государственного бюджета возрос до 14,5 млрд. марок. Общий объем государственной задолженности с 1933 г. по 1940 г. вырос с 8,5 млрд. до 47,3 млрд. марок {951}. Государственный долг — это не что иное, как один из элементов отсроченной инфляции. В условиях милитаризованной (расходной) экономики погашать этот долг нечем, и цунами инфляции рано или поздно неизбежно должно вырваться наружу. Правящие круги Германии вполне осознавали грозящую опасность, о чем свидетельствует заявление Ф. Тиссена, сделанное им в начале 1939 г.: «Самая главная проблема — инфляция. Когда-нибудь чудовищная инфляция, давно существующая в нацистской Германии, станет очевидной, и в результате возникнут колоссальные трудности» {952}.

Инфляция вырвалась из-под контроля 15 июня 1939 г., когда был принят закон о государственном банке снявший ограничения «плана Дауэса» и тем самым расчистивший дорогу инфляции. (Точно так же, как в августе 1914 г.) {953} «Метод «бесшумного» кредитования, превращающий ничего не подозревающего вкладчика на 90% государственного кредитора, привел к быстрому росту инфляции и к полному разрушению всех основ этой системы финансирования» — вспоминал Шверин фон Крозиг, министр финансов Германии тех лет [105]. {954}

Гитлеровская Германия стояла на пороге банкротства, обрекающего ее население на голод, нищету и экономическое рабство. Немцы понимали это отчетливее других. Даже среднее поколение немцев еще помнило времена страданий, порожденных поражением в Первой мировой, последующей революцией и иностранным вторжением — к 1939 г. у Гитлера не оставалось альтернатив…

В этом итоге не было ничего случайного. Г. Препарата, подчеркивая эту закономерность, приводил пример монарха (из второй части «Фауста»), который с помощью дьявола (Мефистофеля) восстанавливает порядок в своей развалившейся империи. Действуя по указке Мефистофеля, он подчиняет себе массы, терроризируя их гигантским пожаром [106], а умирающую экономику оживляет печатанием специальных денежных знаков, гарантированных имперским правом на землю. Последняя инфляционная вспышка находит свое неизбежное разрешение в великой войне с ближними соседями, ставшими в одночасье «врагами» {955}. В гитлеризме не было ничего случайного…

У. Черчилль забил тревогу еще в начале 1936 г.: «На первом месте стоит проблема ускоренного и широкомасштабного перевооружения Германии, которое не прекращается ни днем, ни ночью и последовательно превращает почти семьдесят миллионов представителей самого производительного народа в Европе в одну гигантскую голодную военную машину» {956}. Спустя полгода Черчилль в очередной раз предупреждал: «Огромные расходы на подготовку к войне достигают предела возможностей страны, невзирая на финансовые затруднения и нехватку продовольствия» {957}. В застольных беседах Гитлер позже подтверждал, что все состояние немецкого народа он вложил в оружие {958}.

Германии отступать было некуда, мало того, вложенные капиталы должны были окупиться, причем очень быстро, отмечал Г. Тереке: «Вложенный в вооружение труд не может найти себе никакого другого применения, кроме одного — войны. Что касается гигантских военных расходов, то страна может вернуть их только в том случае, если она станет победительницей… Прибавьте к этому, что в условиях быстрого прогресса техники оружие очень скоро устареет» {959}. У. Додд уже в 1938 г. приходил к выводу, что: «Логический исход усиленной гонки вооружений — новая война…» {960}. Историк Э. Нольте лишь констатировал закономерную данность: «Гитлер в 1939 г. был вынужден вести войну, и при том войну завоевательную, с целью захвата добычи» {961}.

Однако война несет не только циничные, сделанные на крови миллионов людей, бешеные прибыли капитала, но и огромный риск.

Версальский мир, венчавший Первую мировую, был тому ярким примером. Генерал Н. Головин, основываясь на опыте Версаля, приходил к выводу, что: «Современная война представляет собою такое великое бедствие для народов ее проигравших, что вполне понятно, что ни одно правительство не решится начать войну, на выигрыш которой у него нет шансов, сильно превосходящих шансы противника» {962}.

И здесь представители фашистской элиты вовсе не переоценивали свои возможности. Например, Я. Шахт в 1936 г. говорил У. Додду: «Мы вооружаемся в течение трех лет… и оплачиваем все расходы на это. Я (Додд) возразил: Но ведь война может привести к гибели цивилизации. Да, согласился он, всеобщая война может привести к коммунизму во всем мире и к полному экономическому краху» {963}.

Если правящие круги германской элиты так отчетливо представляли себе возможные последствия войны, то должна была существовать какая-то еще более грозная опасность, чем война, которая заставила Германию бросить на карту свое будущее и даже будущее всей цивилизации…