Анна Герман. Сто воспоминаний о великой певице - Иван Ильичев Страница 76

В Киргизии находились также польские переселенцы. Среди них был молодой мужчина Герман Бернер (по сохранившимся документам этого человека звали Герман Маркусович Гернер, но в силу ряда причин Ирма изменила впоследствии фамилию Гернер на Бернер, скорее всего, цель этого – «уловка» для спасения жизни семьи. – Прим. авт.), который работал в этой школе учителем. Директор школы нашел его в каком-то кишлаке и забрал в Орловку. Наверняка это спасло его, ведь в кишлаке жилось очень трудно. Герман хорошо знал немецкий и английский языки, был выпускником иезуитской гимназии. Мы подружились.

Уникальный документ – список преподавателей школы в Орловке. Среди учителей – мама Анны Герман

В Орловке было спокойно, однако жилось очень бедно. Часто у нас с Анечкой не было что поесть. Тогда Герман делился со мной тем, что ему удавалось достать. Однажды он сказал мне: «Знаешь, когда я смотрю на тебя, то словно тёплый ветер пролетает над этим селом».

Там, в Орловке, мы вскоре поженились, однако несчастье нашло меня и здесь. Пришел приказ о том, что меня мобилизуют в трудовую армию, и я должна оформиться в районном центре в Ленинполе. Мною овладело отчаяние! Что будет с Анечкой? Но я не в силах была что-то изменить. Герман тоже не мог. Со мной поступили грубо и жестоко. Не посчитались с тем, что Анечка совсем маленькая. Не забуду этого никогда!

Трудовая армия

Мне дали маленькую повозку, на которую я усадила Анечку, а сама пошла пешком. Я задавала себе вопрос: что теперь будет? Куда меня пошлют? А Аня, словно предчувствуя новые трудности, начала петь грустную песню:

Мы простимся с тобой у порога,

И, быть может, навсегда…

О чем пело моё дитя? Слово предчувствовало какую-то большую беду. Но… Вскоре мы были на месте, я оформилась в райцентре (Ленинполь, ныне Бакай-Ата. – Прим. авт.) Кругом было очень много женщин и конной милиции. И вновь сорвался с уст вопрос: «Боже! Что с нами будет?».

Анечку я отдала знакомой женщине. Как она страшно тогда кричала и плакала! Иногда мне кажется, что я и сейчас вижу и слышу тот её крик и плач. Женщина, которая взяла под опеку Анечку, воспитывала своего ребенка и ещё троих детей своей сестры.

Кругом царил переполох. Мне казалось, что горестные крики Ани, отзвуки её плача смешались с гвалтом толкающихся людей, с ржанием милицейских коней. Я думала, моя голова расколется от этого ужаса пополам! Я это помню до сих пор, и нет слов, чтобы об этом писать.

Никто не знал, куда нас повезут. В Джамбуле всех с криками запихивали в товарные вагоны. В толкучке, голодные и не выспавшиеся, мы доехали до станции Чимион, недалеко от того места, где я когда-то жила. Я благодарила Бога за то, что нас не вывезли в Сибирь!

Я работала на строительстве железной дороги. Спали мы в большом караван-сарае – там, где узбеки останавливались со своими ослами, когда приезжали на базар. Сарай тот был разрушенный, протекала крыша, было очень много насекомых, а особенно много больших пчел. Я не могла там спать, поэтому пошла на улицу, где был свежий воздух. Увы, закончилось это плохо: у меня украли одежду – плащ и ботинки. Я пришла в милицию:

– Помогите! Меня обокрали!

– Что украли? – спросил милиционер.

Я перечислила украденные вещи.

– И с этим ты пришла? Если бы украли корову, а тут тряпки! Уходи!

Я ушла. Осталась босая, без одежды.

Из трудовой армии нелегально я вернулась в Орловку. Мне удалось оттуда сбежать благодаря сердечности доктора, а также благодаря тому, что там было настолько много людей, что трудно было уследить за всеми. В Орловке меня уже ждала Анечка, привезённая опекуншей, и моя мама.

Возвращение к семье

Меня снова взяли на работу в школу. Первым делом нужно было позаботиться о своей одежде, которой после нескольких краж стало совсем мало. К тому же у меня не было денег. Тогда был дефицит бумаги, и мне пришло в голову выменять несколько блокнотов, припасённых до нашего бегства, на одежду. Так я стала обладательницей нового платья и деревянной обуви вместо обычных ботинок, старой солдатской шинели и шали для покрытия головы.

В комнатке, где мы жили, мама сделала печку, а сверху неё положила какую-то плиту. На ней мы готовили еду За работу в колхозе, которую я выполняла в свободное от школы время, я получала отруби. Мама пекла из них лепешки, как же это было вкусно!

С Германом мы были вместе недолго. Тогда поляков вербовали в формируемое на территории СССР Войско Польское. Некоторых из них, живших в Орловке, отправили к месту группировки военных, которые направлялись в Первую пехотную дивизию имени Тадеуша Костюшки. Герман тоже поехал туда, чтобы стать «костюшковцем». Я проводила его на железнодорожную станцию, и он, попрощавшись, сел в вагон. Это было наше прощание. (О дальнейшей судьбе Германа ничего не известно. Правдивы ли сведения о его службе в рядах дивизии им. Т. Костюшко – вопрос по сей день. Есть несколько версий о его дальнейшей судьбе, мы не будем их приводить, так как это не является целью нашего повествования. Факт остаётся фактом: в 1943 году Герман Гернер покинул Орловку, и дальше его следы утеряны. – Прим. авт.).

Я решилась на кражу

В Орловке нам по-прежнему не хватало самых простых вещей: у нас не было дров, чтобы обогреть дом, было очень холодно. Что я могла сделать в таких условиях? Я решилась на кражу! Первый раз в жизни. Надеюсь, что Господу Богу не составит труда простить мне этот грех. Я украла колхозную солому. Это было очень рискованно – идти ночью в поля, но мне не оставалось ничего другого. Я шла, несмотря на жуткий страх. Та ночь была прекрасна: месяц светил на ясном лазурном небе, пучки соломы блестели, словно золото и серебро. Каждую минуту я прислушивалась… Не дай бог попасть в руки милиции или колхозного сторожа! Меня бы расстреляли! Я набрала большую охапку соломы, связала и понесла на плечах.

«Сижу и пишу, сейчас ночь, тишина… Месяц светит так прекрасно, я сижу у окна и смотрю на небо. Очень люблю такие ночи, летом они прекрасны – тихо, тепло, небо чистое, светят звёзды. Такое небо я видела в Киргизии, куда убежала от ссылки с Аней. Ночи были прекрасные и очень ясные. Ночью ходила красть солому на колхозное поле, а когда проходила через двор, какой-то мужчина дал мне серп…

Господи! Помоги мне! – сказала я по-голландски».

Из дневника Ирмы

Я всегда говорила, что не умею разговаривать с Богом на чужом языке. Я шла, гонимая страхом, через глубокий ров, потом через задние дворы села. Кругом царила тишина, я благополучно вернулась домой. Никто меня не схватил, и мы радовались, что теперь мы можем немного обогреться.

Пришла осень 1943 года. Анечка пошла в первый класс школы в Орловке. У неё не было ботинок, и я обвязывала ей ноги тряпками. Аня плохо себя чувствовала, начала болеть и была очень слаба.