Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait - Михаил Герман Страница 75

^{Прилавок с книгами на Невском проспекте. Начало 1990-х}

И все же я, как и многие, рассуждаю, видя лишь внешнюю сторону великих перемен. Что знаем мы о подлинном масштабе развала страны — вполне возможно, что горбачевская либерализация была и для него самого единственным спасением, да и кто может судить, что руководило им: ледяной (и не точный!) расчет, увлеченность, азарт, азиатский макиавеллизм, неведомые нам судороги византийской подковерной борьбы, самовлюбленная хитрость или — все может быть — и вполне искреннее радение «о державе».

Скорее всего — дьявольский коктейль из всего названного, замешанный на большевистской безнаказанности, тем более что вскоре уже и сам стал лишь орудием, точкой приложения неведомых исторических сил.

«…А вы читали?»

Все спрашивали у всех. О самиздате начинали забывать. Квартиры, столы, диваны были завалены газетами, тонкими и толстыми журналами — старались выписывать буквально все, в конце 1980-х подписку принимали без ограничений. Тогда и я получал по меньшей мере три толстых журнала, не считая непременного «Огонька» и множества газет. Толстые журналы один за другим печатали Набокова, Платонова. Сначала отрывками в «Огоньке», потом (с апреля 1986-го) целиком в «Дружбе народов» началась публикация романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата».

Об этой книге — особо.

В самые темные, еще брежневские времена Анатолий Наумович Рыбаков — официальный преуспевающий беллетрист («Водители», «Екатерина Воронина», занимательные детские книги «Кортик», «Бронзовая птица») — неожиданно для многих опубликовал строгий и страшный роман «Тяжелый песок». Его напечатал Анатолий Ананьев в «Октябре», превратившемся тогда под его руководством из обскурантистского, «кочетовского», как называли его раньше, в относительно либеральный и корректный журнал. Книга о судьбе евреев во время войны, о массовых казнях лучшими своими страницами приближалась к роману Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Но «Тяжелый песок» появился раньше написанной в 1950-е книги Гроссмана.

А «Дети Арбата» — это было написано еще в шестидесятые. Драматическая судьба романа известна, всемирный успех был заслуженной наградой измученному автору. Номера «Дружбы народов» с романом зачитывались до сальной черноты — дело обычное для подобной литературы. Иосиф Бродский надменно назвал роман «макулатурой», в либерально-интеллигентской читательской среде полагалось (и полагается) говорить о книге снисходительно. Истерзанный роман, о первоначальном варианте которого не помнил, наверное, и сам автор, конечно, не стал высокой литературой. Вся эпопея Рыбакова («Дети Арбата», «Страх», «Прах и пепел» — около ста авторских листов) меркнет рядом с одним коротким романом Юрия Трифонова, обладавшего, разумеется, и талантом, вряд ли соизмеримым с кем-либо из его современников. События, которыми переполнены книги Рыбакова, лишь тенями мелькают на трифоновских страницах, но ранят глубже и иначе запоминаются.

И все же Рыбаков совершил подвиг — и речь не только о его настойчивости и отваге. Он прорывался и прорвался к правде о страшных годах террора, он постарался в силу своих возможностей написать Сталина живого, думающего, рискнул предложить читателю его внутренние монологи, сочинить его разговоры с наркомами и вымышленными героями. Без этого нет и не может быть настоящей беллетристики, способной увлечь не слишком искушенного, но взыскующего правды читателя.

Он, как смог, написал Москву тридцатых годов, ее быт и интонации, ее характерных персонажей, их иерархию ценностей.

Он постарался выстроить единую систему, сплетение судеб обычных людей и тех, кто ими руководил, показать масштаб трагедии страны. Думаю, ему верили многие, кто не привык к читательскому труду, Рыбаков взял на себя черную работу просветителя, хотя, конечно, ощущал себя художником и трибуном.

Ведь огромное большинство читателей нуждались именно в этом — в подробном, драматическом, даже мелодраматическом рассказе о тридцатых годах. История, не пересказанная языком высококлассной беллетристики, остается невнятной читательской массе. Ни Солженицын, ни Шаламов, ни Трифонов не могли сделать для читателя того, что сделал Рыбаков, — написать своего рода народный роман о сталинщине, роман, прочитанный миллионами людей, даже и не склонных к чтению, людей, которые никогда не смогли бы одолеть высокую литературу. Трифонов остался событием художественным и философским. И нынче он принадлежит скорее будущему, сейчас мало кто его перечитывает. «Дети Арбата» — эту книгу прочли все и, даже забыв имя Рыбакова, не забудут подробно и драматично пересказанных страшных страниц нашей истории.

Гигантские тиражи романа знаменовали вхождение антитоталитарного мышления в массовое сознание. Этой книгой зачитывались, ее запоминали. Книга и ее автор заслуживают, мне кажется, серьезного уважения и благодарности, а холодные слова о художественной слабости романа здесь просто неуместны. Недостатки видны каждому просвещенному читателю — и не ставший литературой «автобиографизм», и нарочитая занимательность, и само качество литературной ткани. Но жестокая правда, высказанная увлекательно и подробно, — это тоже подвиг.

^{М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин. 1990}

Почему мы любим поносить то, чем так увлекались еще недавно? Ведь достаточно вспомнить собственные ощущения той поры и попросту быть благодарным. Вообще мы мало ценим, скажем так, «высокую беллетристику», серьезные, в меру сил честные книги, которые, вплотную приближаясь к большой литературе, увлекали многих читателей и рассказали немало правды о Времени. И военная проза Бакланова, Бондарева (да, да, его военные страницы и, повторю, многое в «Тишине», в повести «Двое» было серьезно и достойно!) и Симонова, и забытая «Бессонница» Крона… Именно эти книги, а не шедевры Трифонова могли отвлечь внимание от официальных «классиков», которых упорно читали сотни тысяч, — Анатолия Иванова, Георгия Маркова, Александра Чаковского… А ведь было и настоящее — Василь Быков, Фазиль Искандер, Александр Бек, И. Грекова (Елена Вентцель). Но это «настоящее» не обладало той тягучей и тусклой занимательностью, той острой и приблизительной похожестью, что нужна «среднему читателю».

Осенью 1987-го в Москве, в редакции «Творчества», одна из сотрудниц, почтенная, вовсе не юная дама, — губы ее тряслись от волнения — сообщила: Ельцина сняли с поста секретаря Московского горкома КПСС. Известие было неприятным и тревожным — запахло репрессиями на старый лад, поскольку Ельцин олицетворял тогда прогрессивную оппозицию.

Год был трудным, странным. Появилось общество «Память», на Красной площади как раз в день пограничника приземлился самолетик любителя-летчика из ФРГ Руста (это позволило отправить в отставку многих впавших в маразм военачальников), шли демонстрации в Прибалтике, вышли «Котлован» Платонова, «Собачье сердце» Булгакова, начали показывать фильм «Покаяние» Тенгиза Абуладзе — снятый в 1984 году, он вышел в прокат лишь в 1987-м.