Андрей Курбский - Александр Филюшкин Страница 75

На суде Раина отрицала свои первоначальные показания, якобы данные «по горячим следам», сразу после ареста. Она заявила, что ничего не крала и вещи, которые она якобы вернула после кражи, она никогда раньше не видела ^[202]. 2 августа 1578 года Мария Гольшанская подала официальную жалобу, что Курбский силой отнял и удерживает у себя ее служанку Раину, а также велел своему слуге Тоньке изнасиловать ее в заточении. Несчастная не выдержала надругательств и оговорила себя, боясь их продолжения. Но суд уже состоялся, в расчет было взято только ее первое признание. Главным аргументом для судей оказалось то, что «сам пан Курбский сказал...» ^[203].

Таким образом, на Марию через осуждение Раины было возведено обвинение в краже, неизвестно каким способом добытое. Оно оказалось усугубленным и более серьезной инвективой в чернокнижии: Курбский теперь обнародовал уже упоминавшиеся сведения, что еще в прошлом году нашел среди вещей княгини мешочек «с песком, и с волосьем, и с иными чарами».

Последняя фраза выдает, что одной из причин конфликта было реальное или выдуманное экзальтированной княгиней охлаждение к ней Курбского – раз ради восстановления его любви она, княгиня, обратилась к бабке-колдунье из простонародья. Впрочем, обнародование факта ворожбы только год спустя после его обнаружения может говорить и о том, что Курбский решил дискредитировать супругу вымышленным обвинением в связях с чародеями.

У нас нет «независимых» свидетельств развратного поведения Марии или ее причастности к колдовству, но если рассматривать как доказательство прецедент, то семейство Гольшанских – Монтолтов грешило и распутством, и ворожбой. В июне 1580 года в Луцком земском суде рассматривалось дело о похождениях Анны Монтолтовны, дочери Яна Монтолта, падчерицы Марии Гольшанской и внучки Марии Курбской-Гольшанской. Здесь мы видим тот же набор преступлений: ворожба на супруга, причем вплоть до попыток отравить его с помощью яда черной ящерицы, которым сдобрили специально приготовленного жареного леща, распутство с прислугой, побеги с молодыми мальчиками и т. д. ^[204]

Курбский, выражаясь современным языком, тщательно собирал компромат на жену. Например, он документально зафиксировал факт, что она специально спаивала его слугу Симона Марковича Вешнякова, подбивая убежать от хозяина. Бывший боярин не поленился подать об этом специальное заявление во Владимирский уряд. В свою очередь, родственники Марии стремились зафиксировать в разных властных структурах заявления, что Курбский Марии «бои, мордерство и окрутенство безо всякое причины ей чинил, не для чего иного, чтобы получить назад его бумаги о правах на имения» ^[205].

В июне 1578 года Мария все еще находилась под домашним арестом в Ковеле и призывала своего сына выкрасть ее, хотя бы и силой. Однако у сыновей хорошо получалось только гонять по полю безоружных крестьян и жечь брошенные ими доски. Штурм Ковеля оказался им не по зубам. Все ограничилось громким бахвальством и угрозами в адрес Курбского.

Слухи о конфликте дошли до короля, который вызвал Курбского во Львов в июле 1578 года и принял решение о разводе князя с Гольшанской и принудительном разделе имущества с помощью третейского суда. Развод, оформленный в августе во Владимире, проходил трудно. В первоначальной мировой записи за Курбским до 31 декабря 1578 года оставалось Дубровицкое имение, пока княгиня не выплатит долг в 1 200 коп грошей литовских. До 17 декабря 1578 года Мария удерживала за собой имение Шешоли. Если до этого срока она не расплатится за Дубровицы, то Шешоли отходят к Курбскому, или же княгиня должна внести за них новый залог в тысячу коп грошей. Для Курбского это был небольшой, но успех: данным решением он освобождался от выданных при заключении брака финансовых обязательств («веновой записи») в 17 тысяч коп грошей, но должен был вернуть Марии Дубровицкое имение, которое принадлежало ей до брака.

Имения Шешоли и Крошты оставались у князя в пожизненном владении, а после его смерти отходили Марии или ее родственникам (что делало очень соблазнительным эту смерть поторопить). Стоит подчеркнуть, что князь под угрозой крупных штрафов не мог делать в заложенных имениях никаких хозяйственных работ и по первому, даже устному, обвинению в порче имущества обязан был являться в суд для объяснений. Причиной тому был ряд прецедентов, упоминавшихся Марией в одной из жалоб: Курбский, пока суд да дело, начал раздавать отдельные земли Дубровицкого имения своим слугам. Помимо земельного размежевания, бывшие супруги довольно долго и мелочно делили посуду, одежду, сундуки, драгоценные вещи, церковную утварь, дворовых людей и т. д., вплоть до сумочек с чесноком (!) и церковных свечей ^[206].

Судебные решения, раздел имущества и развод не принесли мира в отношения Андрея Курбского с Марией и ее родственниками. Недаром на суде княгиня называла в сердцах бывшего мужа «окрутником» (извергом, жестоким мучителем). Как только княгиня Мария уехала из Ковеля и тем самым оказалась вне досягаемости москаля, ее родичи развернулись вовсю. Минский воевода Н. Сапега решил отобрать экипаж Курбского, в котором из имения увезли разведенную супругу с ее скарбом. Вельможа перебил руки и ноги ковельскому кучеру и торжественно провозгласил «месть Курбскому» целью своей жизни. Правда, когда Курбский послал спросить, надо ли эти слова понимать как объявление смертельной вражды, Сапега струсил и объявил, что пошутил.