Третьяков - Анна Федорец Страница 75

Павел Михайлович Третьяков нередко прислушивался к мнению тех людей, для которых искусство являлось сутью жизни. Однако он был, по выражению Репина, «непреоборимо самостоятелен». И этому во многом способствовал его отточенный художественный вкус, то самое «дьявольское чутье» к произведениям искусства, которое... позволяет видеть в Третьякове больше чем просто галериста.

Искусство играло совершенно особую роль в жизни Третьякова. Пожалуй, гораздо более значимую, нежели принято считать. Есть обстоятельства, позволяющие думать, что Павел Михайлович в душе был не торговцем, а... сильным, талантливым художником.

Черты настоящего, крупного, своевидящего художника сквозят в облике Третьякова, они видны в его характере, в его приобретениях и высказанных им оценках.

Третьяков-галерист не просто приобретал готовые полотна, он заказывал те вещи, которые удовлетворяли его художественное чутье. Он давал советы начинающим художникам — и советы эти бывали «... всегда кстати, умны, со знанием дела»752.

Третьяков сам развешивал в еврей галерее картины, и залы его галереи были не меньшим произведением искусства, нежели то, что было в них собрано. Так, В.В. Стасов, впервые побывав в галерее Третьякова в октябре 1880 года, восклицал: «... но какой мастер развешивать свои вещи Третьяков. Например, портрет Григоровича выиграл тут чуть не 50 %. И что там было слабого (по колориту), как-то разом вдруг исчезло, и остались налицо одни величайшие совершенства. Но портрет Толстого (работы И.Н. Крамского. — А.Ф.) поразил меня еще больше, чем когда-нибудь, и ударил меня по лбу с такою силою и разбередил меня»753. Развеска картин — это работа Третьякова-художника, к большому сожалению, не сохранившаяся до наших дней, и о ней еще будет сказано немало.

Наконец, в руках Павла Михайловича то и дело мелькала кисть реставратора. Он промывал полотна от загрязнений, покрывал их лаком, заделывал трещины и прорывы холста.

В.П. Зилоти пишет: «... рядом с кабинетом, под столовой, находилась угловая комната, завешанная и заставленная, как и две следующие, выходившие окнами в сад, — картинами в рамах и просто “полотнами”, которые Павел Михайлович мыл и реставрировал »754. В иных случаях Третьяков не просто реставрировал, он «доводил до ума » те холсты, которые, как ему казалось, не доработал художник. Так случилось, к примеру, с портретом того же Л.Н. Толстого кисти И.Е. Репина. Ценя талант Репина, Третьяков не позволял ему поправлять собственные картины: порой поправка выливалась в переделывание значительной части полотна. «... Репин был художник размашистый, широкий. Ему ничего не стоило вместо того, чтобы поправить какое-нибудь небольшое место на картине, переписать гораздо больше. И переписывал он, как говорили знатоки, иногда и к худшему»755. После одного инцидента, когда Репин при «поправке» испортил несколько картин из галереи Третьякова, тот «... боялся давать Репину поправлять его собственные картины». Когда же «... у Репина был куплен портрет Л.Н. Толстого, Третьякову показалось, что у Толстого очень румяное лицо. Особенно лоб. Лоб совершенно красный.

Будто он из бани! — недовольно говорил Павел Михайлович.

И все допрашивал нас:

Вы видели Толстого. Не такой же у него румяный лоб?

Да, — говорим, — лоб не такой румяный.

Ну вот, и мне так кажется. Придется исправить.

Сказать Илье Ефимовичу? — спросил я.

Ни в коем случае! Он все перекрасит и, может быть, сделает хуже.

Ходил он вокруг портрета с месяц и, наконец, однажды приказывает мне:

Принесите-ка краски, масляные и акварельные.

У меня всегда имелся ассортимент красок. Несу палитру, Третьяков берет самую маленькую кисточку и начинает убавлять красноту на портрете Толстого. Румянец на лбу был залессиро- ван. Так портрет и остался, поправленный Третьяковым»756.

Павел Михайлович, таким образом, не ограничивался ролью простого коллекционера картин. Он проникал в тайны создания художественных произведений и тем самым научался понимать их глубже и точнее, нежели любой другой собиратель.

Искусство было для Третьякова тем идеальным миром, который выше и лучше здешнего, земного. Мир искусства — это мир... полного, яркого, законченного совершенства. Тонкий художественный вкус, тяга к красоте проявились в будущем меценате еще с детства: в любви к гармонии образов, к завершенности композиции, к хитросплетению деталей. Позднее эта тяга обрела более оконченные формы, тесно связавшись с миром живописи. Вселенная живописных форм звала к себе Третьякова — не напрасно в зрелом возрасте он будет размышлять вместе с художниками как над отдельными полотнами, так и над развитием русского искусства в целом, а то и брать в руки кисть и палитру. У Павла Михайловича, безусловно, был художественный талант. Волшебство кисти не просто притягивало Третьякова, оно манило потомственного купца сделаться одним из творцов художественного пространства. Оно заставляло его стать сопричастным этому миру.

Но...

Все же Павел Михайлович был человеком долга. Он родился купцом и вместе с образованием получил от родителей определенную жизненную программу, которую обязан был выполнять. Он не то что не умел, он не мог отказаться от ее выполнения: после смерти отца на нем, как на старшем мужчине в семье, лежала ответственность за четырех женщин: следовало устроить им благополучное будущее. Позднее, женившись, Павел Михайлович обрел долг иного рода — семейное счастье, которое не может существовать без подпитки как душевной, так и материальной. Третьяков был купцом — и при всем желании не мог бы отказаться от купеческой ноши. Кроме того, Павел Михайлович прекрасно отдавал себе отчет: чтобы стать хорошим художником, нужно специальное образование, а получить его — дело долгое и обременительное во многих смыслах. Да и что толку, если даже получит! Освободиться от торговых дел он все равно не сможет, равно как и полноценно заниматься предпринимательской деятельностью одновременно с творчеством живописца. Положа руку на сердце, первое и второе можно совмещать лишь с очень большой натяжкой: одно, выполняемое в совершенстве, не позволит столь же совершенно проявлять себя в другом. Стать художником Третьяков не мог. В то же время... художественный мир тянул предпринимателя к себе, и тяга его была необоримой.

Павел Михайлович в результате долгих поисков нашел ту «сферу занятости», в которой ему удалось совместить предпринимательский и художественный миры, поскольку находилась на их стыке. Которая позволила ему воспарять, удовлетворяя его жажду художественного творчества. Которая стала его счастливым отдохновением от собственно торговых дел. Этим делом стало создание галереи живописных полотен.

Работа над созданием галереи не шла вразрез с внутренним чувством долга, не противоречила убеждениям, не мешала семейным делам. Она позволяла Павлу Михайловичу быть успешным в торговых, а затем промышленных делах — и вместе с тем погружаться в столь любимое им искусство. Галерея стала для Третьякова счастливой возможностью с головой окунуться в художественный мир, но при этом не потерять репутацию делового человека и не повредить семейному делу. Галерея была для него одновременно местом работы и отдыха. Кто знает, не хотел ли Третьяков для своей судьбы большего? Не был ли величайший русский галерист несостоявшимся великим русским художником? С другой стороны... Господь позволил ему войти в художественный мир, став блистательным галеристом, и... очень хорошо. Надо полагать, Павел Михайлович был Ему за это благодарен.