Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков Страница 75

Сайго Такамори. Сайго был одним из немногих деятелей эпохи Мэйдзи, которого ни разу не запечатлела фотографическая камера

Помимо идеи о «справедливости» захвата Кореи, военной партией двигали и внутриполитические соображения. Многочисленные самураи оказались ныне не у дел, они тяжело переживали реформы. Следовало дать выход их бурлящей энергии, чтобы она не обратилась в сторону правительства. Многие самураи считали себя обманутыми. Раньше они полагали, что правительство Мэйдзи наконец-то воплотит в жизнь лозунг «изгнания иностранцев», который не смог осуществить сёгунат. Вместо этого они наблюдали нарастающую вестернизацию, их пытались лишить права на самурайскую прическу и ношение двух мечей, деревенщина теперь служила в армии, их бывшие сюзерены занимались непонятно чем.

Еще одним сильным аргументом в пользу решительных действий по отношении к Корее стала необходимость «сплотить нацию». Нации как таковой еще не было, но было желание ее создать. А для достижения этой цели лучше войны не придумано ничего. Это была логика главаря шайки бандитов, который стремится во что бы то ни стало повязать своих подручных кровью.

Высказывались и менее «высокие» соображения: Корея может послужить для Японии источником рабочей силы, минеральных ресурсов и зерна.

Разгар дебатов по корейскому вопросу пришелся на время пребывания миссии Ивакура за границей. Несмотря на обещание, данное оставшимися в Японии членами правительства, не предпринимать никаких судьбоносных решений, нетерпение было слишком велико.

Политика изоляционизма, которую в течение столь длительного времени практиковала Япония, не была японским изобретением. Такой же политики пытался временами придерживаться Китай, такую же линию проводила и Корея, которой в 1866 и в 1871 годах удалось прогнать от своих берегов французские и американские военные корабли. По всей Корее установили каменные стелы с высеченными на них иероглифами: «Сторонник мира – предатель». При сёгунате отношения между Японией и Кореей ограничивались редкими корейскими посольствами, приуроченными, как правило, к вступлению в должность нового сёгуна. Японским купцам запрещалось появляться в Сеуле, свобода их передвижения ограничивалась Пусаном.

Теперь Япония попыталась проделать с Кореей то же самое, что проделали с ней самой европейцы: открыть страну и установить с ней «нормальные» отношения. Нормальные с точки зрения Японии. Предложение об их установлении было составлено таким образом, чтобы не оставалось никаких сомнений: Япония намерена отныне считать Корею своим вассалом. Однако Корея, естественно, отказалась от этого, предпочитая сохранить привычные вассальные отношения с Китаем. При этом корейская политическая элита сурово критиковала Японию за ее вестернизацию и отказ от обычаев предков.

Лишенное правил «вежливости» поведение Кореи привело японских «ястребов» в ярость. Они стали требовать «наказать» Корею. В конце 1872 года без санкции корейских властей бывшее представительство княжества Цусима в Пусане, через которое раньше осуществлялись контакты между Японией и Кореей, было переименовано в «Миссию Великой Японии», а токийский торговый дом «Мицуи» прислал туда своих купцов, хотя Корея признавала торговцев только из Цусима.

На стенах миссии появились граффити, утверждавшие, что Япония нарушает правила торговли. И тогда в Токио стали вынашивать планы по вторжению в Корею под предлогом «защиты» находящихся там подданных Японии. Однако Сайго Такамори опасался, что этот аргумент, который был в ходу в западной дипломатии, те же самые западные державы не сочтут достаточно убедительным и тогда они сами получат прекрасный повод для того, чтобы ввести в Корею свои войска. Сайго предложил отправить в Сеул посланника для ведения переговоров. По его предположению, не желавшие вести переговоров корейцы этого посланника убьют (точно так же поступали японцы с послами монголов в конце XIII в.).

29 июля Сайго Такамори писал Итагаки: «Если будет принято решение послать официального посланника, я уверен, что его убьют. Я прошу Вас отправить меня. Я не могу быть таким же прекрасным посланником, как Соэдзима, но когда вопрос касается смерти, уверяю Вас, я готов к этому». Сайго Такамори был настоящим самураем: он не ценил ни своей жизни, ни чужой. Ему принадлежат такие стихи: