Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман Страница 75

Как это случается, мы выбрали не совсем подходящий момент. Тут же, на тротуаре, стояла группа оживленно болтавших женщин. Когда мы проходили мимо, они смерили нас презрительным взглядом, бросив нам вслед что-то вроде «Ну-ну, последняя надежда Гитлера!» Мы вертели головами в поисках американцев, но, как на грех, ни одного янки в военной форме и в помине не было. И мы двинулись по улицам — я в своей жуткой шинели впереди с импровизированным белым флагом, остальные тянулись за мной. Со стороны мы наверняка здорово напоминали монахов. Дойдя до первого перекрестка, мы увидели двоих американцев, лениво направлявшихся по левой стороне улицы навстречу нам. Они шли без оружия, засунув руки в карманы и беспечно насвистывая. Когда я, отчаянно замахав грязным полотенцем, выкрикнул: «Surrender, surrender!», они сначала вообще не поняли, что нам от них нужно, а может, поняли и наоборот: что мы призываем их к добровольной сдаче в плен. Во всяком случае, они в испуге остановились, а потом повернулись и дали стрекача, юркнув в какую-то подворотню. И мы, как дураки, остались стоять посреди улицы, к потехе всех, кто нас в тот момент созерцал. Мы сочли такое поведение американцев чуть ли не оскорбительным. Я подумал: пройти Крым, Сталинград, Курск, заработать «Железный крест» и кучу медалей — и вот теперь переживать такое!

Что уж там доложила эта парочка американцев своему начальству, мне так и не узнать, но, вероятно, начальство перепугалось не на шутку. Потому что не прошло и пяти минут, как нас обложили со всех сторон. Откуда-то примчались несколько джипов, с ними бронетранспортер и не меньше взвода пехотинцев с автоматами — и все только оттого, что нас неверно поняли, — это мы хотели сдаться в плен! Я снова принялся размахивать ручкой от швабры, а мои товарищи задрали руки вверх и стали выкрикивать уже ставшее ненавистным слово «surrender!» Наконец, один из американцев, явно самый смелый из всех, держа автомат на изготовку, опасливо приблизился к нам и замер в нескольких метрах, словно мы были тифозные больные. Мне было велено бросить ручку от швабры, и как только я ее бросил, мы оказались в плотном кольце солдат. Нас мгновенно обыскали, хлеб при этом тоже оказался на мостовой. Какой-то мозгляк, я до сих пор помню эту наглую морду, жующую жвачку, остервенело стал срывать с меня медали. Затем последовала довольно неприятная поездка в джипе. Дорога была изрыта воронками и вся в выбоинах, и водителю, очевидно, нравилось прокатить нас с ветерком по ямам. Ветровое стекло было опущено на капот, а в спину мне упиралось дуло американского автомата. Интересно, что стало бы со мной, если бы я ненароком вывалился бы из машины — я имею в виду отнюдь не перспективу оказаться под колесами.

Примчавшись в Шпейер, мы остановились у обнесенного сетчатой оградой теннисного корта, где на солнышке грелась довольно большая группа наших соотечественников-военнопленных. Охранники отперли узкие ворота, и нас впихнули на корт. Споткнувшись о железный порог, я растянулся на животе. Когда я поднялся и стал отряхиваться, все вокруг захохотали — представляю, какое я являл зрелище в этой окаянной длиннополой шинели. Кто-то произнес слово «вигвам», и оно намертво прилипло ко мне — даже год спустя, когда мы играли с американцами в футбол в лагере для немецких военнопленных, меня и там величали «полузащитник Вигвам».

До этого мне не доводилось видеть вблизи чернокожих, а тут их было целых два, стоявших у ворот на посту. Вид у них был скорее мрачный, даже угрожающий, а те из нас, кто наивно полагал, что знает английский и рискнул к ним обратиться с каким-нибудь вопросом, недоуменно качали головами, не в силах разобрать это странное бормотанье. На корт постоянно прибывали все новые и новые пленные, иногда поодиночке, иногда группами. Было трое или четверо офицеров, у тех вид был куда более сокрушенный, чем у представителей рядового состава, кстати сказать, явно не жаждавшего с ними пообщаться. Наперебой гадали, какая участь нас всех ожидает. Слухи варьировались от расстрела до роли надзирателей в резервациях для индейцев. Гражданское население свободно разгуливало по городу, хотя с наступлением темноты в городе был введен комендантский час.

К воротам прибыл грузовик, груженный большими картонными коробками. Мы выстроились в очередь, и вскоре каждый из нас получил по две жестяных коробки — рационы «К» и «С». В них было мясо, бисквиты, натуральный молотый кофе, сухое молоко, сахар и конфеты. Такая еда воспринималась как манна небесная. Ведь мы годами не видели настоящего кофе. На территории корта имелся лишь один кран холодной воды, мы высыпали сухое молоко прямо в сырую воду и пили с наслаждением. Мы рассуждали о том, что, будь в вермахте такой рацион, мы бы не только Европу, но и весь мир завоевали.

Стемнело и заметно похолодало, а к утру случились заморозки на почве. Нам раздали куски картона, которые должны были служить нам постелью. Теперь уже моя длиннополая шинель смеха не вызывала, а напротив, завистливые взгляды. Я вспомнил, как однажды пережил в России минус 54 градуса, а тут какие заморозки! Смех, да и только.

Рано утром нас снова погрузили на машины. Мы обратили внимание, что большинство водителей были чернокожими и, как выяснилось вскоре, страшными лихачами. Один из грузовиков перевернулся и лежал у насыпи вверх колесами. Мы слышали крики, стоны, видели, как пленные выбираются из-под кузова — те, которые еще могли выбраться. Вот повезло так повезло — погибнуть, пройдя через всю войну, и так по-дурацки!

Первым пунктом назначения была одна из ферм вблизи Баумхольдера, где нас прогнали через узкий, напоминавший тоннель проход на обширный двор, окруженный крепкими крестьянскими постройками, посреди которого возвышалась куча навоза. Вскоре после этого прибыли двое янки, они привезли с собой лопаты и отобрали из нас человек десять, включая и меня. Нам было приказано вырыть яму два метра в ширину, два в глубину и семь в длину. Многие не сомневались, что наш час пробил — вот отроем себе братскую могилу, и тут же в нее и уляжемся. Все как-то странно притихли, за исключением охранников, продолжавших подгонять нас «Schnell, schnell». Я заметил, что возле ворот собралась небольшая толпа наших и с любопытством следит за тем, как мы роем эту яму. Я не сомневался, что мы запросто обезоружим охрану, и уже прикидывал первую жертву, а также способ, каким с охранником разделаться. Когда мы углубились примерно на метр, прикатил грузовик. Из кузова стали выгружать бочки с какими-то химикатами — ну, это же для того, чтобы потом присыпать тела расстрелянных — и длинными деревянными брусками — ну а это прекрасно подойдет для виселиц. Когда же прибыл говоривший по-немецки американец-плотник с молотком и целым ведром гвоздей, который стал выискивать среди нас спецов по плотницкому делу, тут мы перетрусили по-настоящему. Но когда он стал объяснять, что предстоит соорудить некую конструкцию, состоящую из перекинутых параллельно вдоль ямы деревянных перекладин, нас вдруг осенило, что речь идет о сооружении величественного «Scheisshaus» ^[29]. И все принялись дружно хохотать. Охранники с недоумением взирали на внезапно ополоумевших немцев — еще минуту назад понурые ходили, будто на похоронах, а теперь, гляди, животики надрывают!