Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц Страница 75

Как известно по документам папской канцелярии, Адриан II был избран на апостольский престол 15 декабря 867 года (вместо скончавшегося 13 ноября папы Николая I). Вот отсюда, от этих двух дат и можно теперь разматывать в прошлое, будто свиток, сорокамесячный срок Моравской миссии. Недели, месяцы, годы проплывут вспять, и мы обнаружим, наконец, что она, миссия, началась не весной или в начале лета 863-го, как чаще всего до сих пор пишут, озираясь друг на друга, авторы энциклопедических статей, а весной или в начале лета следующего, 864 года.

Будем считать, что «дрейф» теперь прекращён. Сроки совместной миссии братьев в Моравии, а за ними и сроки пребывания послов Ростислава на Босфоре, а за ними же и сроки сборов в дорогу и самого путешествия братьев в неведомую им Моравскую землю, — всё это расставляется по своим более достоверным местам. Пусть маленькая, но всё же радость любительского поиска, не заплутавшего в околичностях! Хотя вовсе не исключено появление каких-то новых документов (или иных доказательств), которые всю эту долгую цепочку событий сделают ещё более наглядной во всех звеньях.

В гостях у паннонского князя

От Велеграда двигались на юг и примерно на полпути к Венеции спустились к длинному, как сабля, озеру Блатно. Далее, вдоль шелестящих неоглядными камышами берегов, дорога покатила по равнине в сторону юго-западной оконечности озера. Своими густыми камышовыми заберегами места эти, наверное, живо напомнили братьям другое, Никейское, прибрежную дорогу от соборной Никеи к их любимому Малому Олимпу. Иногда мелькают светлые песчаные отмели, взмывают над ними тучи птиц. Стены камыша ходят под порывами ветра, шелестя буро-белесыми, выцветшими к осени стеблями.

Вот и просверкнули, наконец, впереди излучины Салы. Недалеко от её впадения в озеро братьев радушно встретил сам паннонский князь Коцел со своей празднично обряженной свитой. Путников, загорелых, притомлённых, обкусанных злой мушнёй, в пропотелых и пыльных одеждах, приветствовали так восторженно, будто явились сюда долгожданные родичи, уже всему славянскому свету любезные и желанные.

За плечами князя, радуя глаз, светлела стенами, играла черепичными крышами его новенькая, всего 20 лет назад заложенная столица — Блатенский град. И сам Коцел, весёлая душа, под стать своему обиталищу, выглядел хозяином молодым, пышущим здоровьем и бодростью.

Он правит здесь всего седьмой год. Да, он — сын того самого князя Прибины, про коего досужие языки, от нечего делать, и по сей день несут всякое, мешая зерно с половой или вино со свекольным квасом. Да, отец его, — что было, то было, — погиб, помилуй его Бог, в сражении с моравлянами Ростислава в 861 году, за два, считай, года до приезда греческих учителей из Константинополя.

О Прибине, правителе, за которым тянулся долгий след путано двоящейся славы, братья не раз слышали ещё от велеградцев. Когда-то, более тридцати лет назад, ещё при князе Моймире, Прибина соседил с ним и княжил к югу от владений моравского правителя, в Нитре — самом, как все считают, древнем и красивом из здешних славянских городов. Нитра лежит в садах на берегу одноимённой реки, впадающей с севера в Дунай. Даже обликом своим, с высокой, в полнеба, зелёной горой, увенчанной княжеским замком, Нитра должна была вдохновлять своих князей на грёзы о старой славянской славе, о легендарных временах великого вождя Само, первого в этих землях единителя братских племён.

Кому, спросите, из нынешних князей не хочется считать себя живою ветвью того благородного ствола, прямым наследником Само? Ну, пусть не по крови прямым, если признавать, что родом тот был из немецких купцов, — но по отваге своей в пользу чаемого единства всех славеноговорящих.

Что же до великоморавских намерений Моймира, который будто даже именем своим хотел всех соседей осадить: мой мир, а не ваш! — то намерения такие, можно догадываться, раздражали не одного лишь Прибину. Никак не желал он считать себя младшим и меньшим в застолье моравских князей. Видя, что Моймир и его хочет накрепко приторочить к своим воинским затеям и обязать твёрдыми поборами, Прибина смекнул, что лучше ему от такой напасти поискать покровительства в другой совсем стороне. В том же немецком королевском доме. Ну и что же, что они немцы? Не сам ли Моймир, мечтающий о славе великого Само, крещён по немецкому обряду, немецким бискупом? Зато при немецком покровительстве, а не в упряжи Моймира, будет ему, Прибине, и спокойнее, и хлебнее.

Так он оказался через время в восточнофранкском маркграфстве, где, говорят, и был вскоре крещён. Но, не прижившись и здесь, подался в ином совсем направлении — ко двору болгарского хана. У болгар, впрочем, тоже не засиделся. Ушёл искать лучшей доли на западе, у князя хорутан. А через время бездомный, но безунывный Прибина снова прибился к немцам. Наконец, восточнофранкский король Людовик II Немецкий, оценив в славянском бродячем князе недюжинное упорство и услужливость, дал ему во владение запустевшие после аварского нашествия земли по нижнему течению Салы.

Там-то и тогда-то Прибина развернулся, напоследок. Основал новый стольный град у рыбного озера (ныне венгерский Залавар вблизи Балатона). Стал пригребать к себе таких же неухоженных, как недавно сам, князьков. А с ними — каменных строителей, землепашцев, рыбарей. И, конечно, воинов-всадников.

Но на поверку выходило: всё искал и искал Прибина случая, чтобы свести старые счёты за вынужденно оставленную Нитру. Вот и доискался! В воинской стычке с племянником Моймира Ростиславом скончал Прибина свои запышливые дни. Ушёл, так и не нажив ратной славы.

Ростислав, к счастью, не перенёс неприятие своё с Прибины на Коцела. Не приезд ли константинопольских учителей умягчил его норов? Не их ли заслуга в том, что с недавних времён между Велеградом и Блатноградом, как у добрых соседей, мир и согласие? Право, негоже славянам сорить своими костьми друг перед другом — на радость супостатам.

Услышав, как его гости поют и читают в здешнем соборе славянскую литургию, Коцел пришёл в восторг! Так захотелось самому подержать в руках новенькие богослужебные книги и самому же прочесть страницу-другую славянских письмен. Только не могло такое случиться вдруг, по наитию, без знания букв и их смыслов.

Не смутившись первой неловкой попыткой, горячий князь тут же пожелал и у себя в Блатнограде завести училище, ни в чём не уступающее моравскому. А то и превосходящее Ростиславову школу. Ведь Мефодия и Константина сопровождает всего полдюжины учеников. А он готов хоть сейчас выставить сразу 50 молодых парней, способных усвоить чудесную Христову грамоту, впервые понятную слуху и уму. Это ведь совсем иное дело, чем слушание слепых латинских книг, которые в его церквях до сих пор гундосят немецкие духовники из Зальцбурга.

Жаль только, покойник-родитель поддался их мягкому напору, и потому в Блатнограде у них уже три храма. Да по всему княжеству ещё 30. Но, считай, лишь сами для себя и поют. Сами для себя и разжёвывают свою латынь. А что в их унылом бормотании поймёт славянин, что уразумеет о Христе, о подлинной вере? Нет, вот как выучатся славянскому письму 50 его учеников, сразу своё заведётся священство. Он и сам первым сядет за школьную скамью. Придёт пора немцам-латинам отступить и в его владениях, как отступили у моравлян.