Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Леопольд фон Захер-Мазох Страница 75

Г-жа де Г*** посещала таким образом пять-шесть балов в одну ночь. Кто давал бал, тот непременно приглашал ее в виде приманки для гостей, и я спрашивала себя, не получает ли она плату за эту повинность.

На бал должны были приехать Рошфор и Сара Бернар, но мой час прошел, и я уехала.

Дома я застала Армана, тревожно ожидавшего меня.

* * *

Мы занимали меблированную квартиру на первом паже на улице Мадрида. Для своего удобства Арман пробовал, чтобы у подъезда целый день и часть ночи ею ждал извозчик. Извозчик являлся в десять часов утра. Арман никогда не вставал раньше двенадцати и не выезжал раньше четырех часов; извозчик стоял возле наших окон, если Захер-Мазох или я им не пользовались.

У кучера была хорошенькая каштановая собачка, с которой он играл, когда ему приходилось долго ждать; я часто видела их из моих окон, а так как мне казалось, что собачка очень привязана к своему хозяину, я раз как-то заметила это Арману. Он тотчас же отправился к своему кучеру, желая купить мне собачку. Кучеру было жаль расстаться с животным, но две золотые монеты превозмогли его чувство, и собачку принесли мне. Нельзя сказать, чтобы этот сюрприз был вполне приятный: парижские квартиры не особенно удобны, чтобы заводить в них животных, а у нас и без того был уже Жюль, который, хоть и был воспитанным котом или кошкой, тем не менее был кошачьей породы, и неизвестно, как он отнесется к вторжению собачонки?

Вопрос тревожный! Митчи допускал собаку, но боялся, что его Жюль от этого несколько проиграет, а этого он не допускал. Конечно, никто не намеревался оспаривать у кота прав первородства, но тем не менее мы со вниманием ожидали той минуты, когда собачонку познакомят с Жюлем.

Мы напрасно беспокоились: все произошло самым мирным образом. Неизвестно, чувствовал ли Жюль свое положение достаточно прочным, было ли это присуще его темпераменту или он был философом, трудно сказать, но он вел себя с достоинством и спокойствием; казалось даже, что он был доволен появлением нового товарища.

А собака не обращала ни на что внимания: она все время перебегала от дверей к окну, откуда смотрела на своего хозяина, который, забрав свои тридцать серебренников, не обращал на нее внимания.

Несколько дней прошли в постоянном беспокойстве, что собачонка убежит. Она не хотела ни нашей пищи, ни любви.

Мне было жаль бедненькое животное, и хотя его привязанность к хозяину еще больше соблазняла меня удержать его, тем не менее я решила вернуть его владельцу.

Настал вечер, один из редких теперь вечеров, когда мы с Арманом остались одни. Ребенок спал, служанка ушла к себе наверх, Арман играл на рояле. Только две свечи горели на инструменте; в комнате было темно, и я слушала, прижавшись в углу дивана.

Звуки унесли меня далеко: я то плыла в глубине Рейна вместе с его дочерьми, вокруг его сокровищ; то, сидя рядом с Зигфридом под липой, слушала шелест листьев и щебетанье птиц, потом провожала его труп в Валгаллу.

Какое-то движение возле мня вернуло меня к действительности. Собака, которая до сих пор против обыкновения тихо лежала у моих ног, бесшумно прыгнула па диван и примостилась совсем близко ко мне, но все это она делала так тихо, с таким явным намерением не помешать музыке, что даже человеческое существо, понимающее, как такая помеха может обеспокоить такого слушателя, не могло бы выказать большей деликатности.

Я положила руку на ее шею, и мы сидели так неподвижно, прижавшись, следя вместе за миром звуков.

Была уже полночь, когда Арман утомился играть.

С этой минуты собака не расставалась со мной. Чтобы я ни делала: сидела или стояла – она была рядом со мной.

Утром, когда подъезжал извозчик, она спокойно смотрела на него из окна, без всякой жалобы, а когда я выезжала, она сидела возле меня. Когда кучер пробовал звать ее, она смотрела на меня и точно улыбалась.

Душа животного гораздо сложнее, чем мы думаем. Я видела в глазах умиравших собак те же слезы, как и у человека, и ту же предсмертную тоску, как у людей.

Инстинкт? Инстинкт заставляет ребенка любить свою мать; половое желание влечет мужчину к женщине; почему собака любит своего хозяина, который бьет ее и гонит пинками? Почему она готова умереть, защищая его в случае нападения на него?

Собачья привязанность!

А почему и нет, если она стоит большего, чем любовь человека?

* * *

Мы были приглашены с Захер-Мазохом на большой обед у Доде. Я была одета и ожидала его. Он не приходил. Я велела служанке съездить в экипаже на улицу Эдинбург, чтобы поторопить его, так как было уже поздно.

Горничная вернулась, передав мне от его имени, чтобы я ехала одна, он не расположен ехать и останется дома; там женщина, прибавила она с той сдержанной и выразительной улыбкой, с какой обыкновенно французская прислуга сообщает подобного рода новости.

Я тотчас же телеграфировала м-м Доде, извещая ее, что Захер-Мазох внезапно заболел и просит извинить нас.

Я больше никогда не видела Захер-Мазоха.

Только гораздо позже я поняла причину этого резкого разрыва. В то время художник Шлезингер писал его портрет для Салона. Захер-Мазох сошелся с семьей Шлезингера и влюбился в его дочь, а она – в него. Их считали женихом и невестой, но пока тайно, так как это могло быть объявлено только после нашего развода.

В то время как он был тайным образом помолвлен, Мейстер, последовавшая за ним в Париж и жившая на улице Каде, родила 8 января 1887 года второго ребенка.

Около того времени Эрвье посетил Захер-Мазоха на улице Эдинбург; вот что он писал по поводу своего визита в «Le Journal» 26 ноября 1895 г.:

«…После этого посещения у меня осталось ясное впечатление от видения, явившегося мне в тумане сомнения и недоумения. Дверь маленькой квартирки в европейском квартале, в которую вела темная лестница, открыло мне необыкновенно очаровательное существо, которое могло быть юношей лет пятнадцати, но было скорее женщиной.

На нем (?) были короткие черные бархатные панталоны, высокие сапоги, красный шелковый кушак и черная бархатная куртка. У нее (?) были длинные волосы, разделенные на лбу на две пряди, точно два огромных крыла. Это оригинальное создание, безукоризненно прекрасное еще не вполне определившейся красотой, внезапно исчезло, не говоря ни слова, не ответив на вопрос, оставив полуоткрытой дверь в бедную парижскую прихожую, вызвав впечатление чего-то восточного, таинственных степей и глубокой беспредельной неизведанной стороны человеческой природы…»

Это «безукоризненно прекрасное» создание – теперь счастливая мать и жена. Дай Бог ей быть счастливой во всю ее жизнь!

* * *

В то время, когда между Захер-Мазохом и нами была некоторая связь и он жил за счет Армана, развод был приостановлен. Теперь процесс снова был возбужден.

Лейпцигский суд признал меня виновной в прелюбодеянии с Арманом.