Суворов - Андрей Богданов Страница 75

Пушкари Кинбурна потопили уже пять кораблей врага. Но турецкие моряки сражались с потрясающей храбростью, подойдя к самому берегу и стреляя буквально в упор. «Чрезвычайная пальба неприятельского флота, сквозная на нас, причиняла нам великий вред». Множество командиров было убито и тяжело ранено. Суворов получил в левый бок заряд картечи. «Наши снова начали уступать». «При битве холодным оружием пехота наша отступила в крепость».

Солнце было на закате. Суворов ввел в бой последний резерв из гарнизона крепости: две Шлиссельбургские и Орловскую роты. В сражение вступили легкоконная бригада Павловградского и Мариупольского полков, проскакавшая 10 верст, и легкий батальон Муромских солдат, успевший к кульминации битвы, пройдя маршем 14 верст. Солдаты ударили в штыки, кавалерия и казаки поддержали их натиск.

Сражаясь насмерть, янычары потеряли все 15 укрепленных линий. «Уже басурман знатная часть была в воде… — писал Суворов, — они опять в рубку, и то было их последнее стремление. Прострелена моя рука. Я истекаю кровью». «Турки убрались на узкий язык мыса», но их корабли не бросили десант, а подошли вплотную и «стреляли вдоль нас по косе еще больнее». Русские пушки не отстали: ударили картечью во врага, сгрудившегося на узкой стрелке косы длиной в сто сажен. Кавалерия бросилась в атаку «по кучам неприятельских трупов». «Победа полная!» К полуночи вытесненные с косы янычары были уже по горло в воде. «Флот неприятельский умолк». К Суворову прибыл, проскакав 36 верст, Санкт-Петербургский драгунский полк, «коего поспешностью я… нахвалиться не могу».

«Осталось нашим только достреливать варваров вконец… Я кончил истребление». Вражеский флот отошел от берега, как будто не хотел забрать выживших десантников обратно. Суворов велел оставить в живых 500 беспомощных, стоявших по горло в воде янычар, и на рассвете позволил забрать их на турецкие шлюпки. Двенадцать лет спустя Бонапарт, воюя в 1799 г. с такими же турками, прикажет — тоже на берегу моря — расстрелять 4 тысячи пленных, которым была обещана жизнь. Суворов считал отношение к поверженному врагу верным признаком наличия или отсутствия добродетели, без которой «нет ни славы, ни чести», нет самой победы. Его победа была блистательной и несомненной.

«Урон наш, по столь продолжительному сражению, особенно холодным оружием, оказался посредственный»: 138 убитых и 300 раненых, «из них тяжело — до 40 человек», — рапортовал Суворов Потемкину. Этот урон «по пропорции мал, лишь для нас велик, много умирает от тяжелых ран»(умерло 89 человек), особенно от турецких «двойных пуль». «Но, милостивый государь, если бы не ударили на ад, клянусь Богом! Ад бы нас здесь поглотил». Турки потеряли 4500 человек ^[61] и 14 знамен. Они «оробели», но адмирал Мордвинов не решился «разделаться» даже с бегущим врагом (Д II. 316–319). Османский флот, который, по замыслу Суворова, должен был быть истреблен, ушел в море только 12 октября, при полном бездействии русского флота (Д II 326).

«Дело было столь жарко и отчаянно от турков произведено, — написал Потемкин Екатерине II по рапорту Суворова «о сильном сражении под Кинбурном», который поднял его с одра болезни, — что сему еще примера не бывало. И если бы Бог не помог, полетел бы и Кинбурн, ведя за собой худые следствия. Должно отдать справедливость усердию и храбрости Александра Васильевича. Он, будучи ранен, не отъехал до конца и тем спас всех… Сломили неприятеля, и конница ударила, отбили свои пушки и кололи без пощады даже так, что сам генерал-аншеф не мог уже упросить спасти ему хотя трех живых… Атакой (турок) распоряжался француз Тотт, который просверливал пушки в Цареграде ^[62]. Они (турки) положили взять (Кинбурн) или умереть. Потому их суда, на которых перевозили, отошли прочь, оставив (десант) без ретирады».

В письме «Любезной Суворочке» — дочери в Смольный институт — из Кинбурнского ада Суворов писал: «У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, то я с балету вышел — в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театра». Но чтобы девочка не волновалась — уверил, что уже объезжал днепровский лиман верхом: «Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики… Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту “За Веру и Верность”. Вот каков твой папенька за доброе сердце!» (П 190).