Ледяные небеса - Мирко Бонне Страница 75

Когда паровой свисток в Стромнессе звучит во второй раз, он застает нас на плавно понижающемся склоне, по которому уже полчаса спускаемся в долину. Мы обнимаемся.

— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — говорит Шеклтон сначала Крину, потом мне, после чего мы продолжили наш путь по снегу, глубина которого доходила до щиколотки. Вдали на противоположной стороне долины расположены высокие бело-голубые горы, сверкающие в утреннем свете. Это пик Коронда и гора Кук. Мы, наконец, видим горы, у которых есть названия. Восточнее их находятся Стромнесс и Хусвик.

Мы идем целый день. Вскоре после полудня мы взбираемся на цепь невысоких холмов и смотрим через гребень. Перед нами раскинулся черный залив. В некотором отдалении от берега плывет катер, за ним тянется дуга кильватерного следа. К стромнесской верфи пришвартовался парусник, такой же трехмачтовик, как «Эндьюранс». Я вижу на палубе матросов, они кажутся крошечными, но я хорошо различаю их разноцветные куртки. Между доками и сараем я вижу еще людей. Они бегают туда-сюда. Некоторые что-то тащут, наверное, инструменты. Как же здорово! Мы молча лежим на животе в снегу на гребне. Налетающий время от времени ветер треплет флаг на мачте в центре деревни и показывает нам его сине-бело-красный норвежский крест. Это выглядит так, будто дующий с залива ветер пробуждает флаг от сна, а когда порывы стихают, флаг снова засыпает, потому что ветер разрешил ему немного поспать.

Семнадцать месяцев я не видел других людей, кроме тех, кто был со мной на «Эндьюрансе». Последние часы, которые потребовались нам для спуска к побережью, я провожу в страшном напряжении. Я ухожу в себя и не могу выдавить ни слова радости и разделить ликование с Крином и сэром Эрнестом. Мы молчим и стараемся идти как можно быстрее. С нами уже ничего не может произойти. Каждое прикосновение обоих моих спутников, которые помогают мне удержаться на ногах, наполняет меня счастьем и помогает понемногу забывать страх, который я пережил, — страх утонуть вместе с «Джеймсом Кэрдом», страх заснуть и замерзнуть насмерть в горах, потому что некому будет меня разбудить.

А по-настоящему меня будит ледяной водопад, сквозь который нам приходится проходить по пути вниз. Это последнее препятствие, которое мы должны преодолеть на склоне, ведущем прямо к китобойной станции, поэтому мы оставляем около него все свое снаряжение. Мы снимаем наши изорванные в клочья комбинезоны из барберри и по очереди спускаемся под гроход ледяной воды.

Через час дрожащие, в промокших насквозь лохмотьях и с черными от дыма и грязи лицами, мы все еще спускаемся по заснеженному склону. Только он отделяет нас от остального мира. Вдруг Крин останавливается и просит нас с Шеклтоном подождать. Он что-то ищет в своем нагрудном кармане и вскоре вынимает несколько английских булавок.

— Хочу кое-что хотя бы немного привести в порядок, — говорит он с грустной улыбкой и начинает закреплять на щиколотках и коленях болтающиеся лохмотья. Когда он заканчивает, то спрашивает нас, считаем ли мы, что он изменился. Я вижу, как дрожат его руки, но когда подхожу к нему, чтобы не выдать ему свои чувства, что он напрасно хранил булавки так долго, то вижу, что дрожат не только его руки — Том Крин весь дрожит как в лихорадке. Подбородок его со свалявшейся длинной бородой трясется. Крин почти падает от дрожи в коленях.

Мы подходим к домам. В окнах уже горит свет. Из маленького коричневатого барака на берегу доносятся удары молотов о металл. Когда мы с ним поравнялись, дверь распахнулась, и на улицу выскочили дети. Трое маленьких детей. Заметив нас, они останавливаются. Мы видим, что это две девочки и мальчик, вероятно, сестры и брат, потому что все одеты в одинаковые красные штормовки. Потом все трое убегают, а мы снова идем между бараками и домами и думаем, что перепугали малышей.

Дети прижались к десятнику, наблюдающему на причале за разгрузкой катера, на которой работают несколько человек. Он с трудом устоял на ногах, когда дети вцепились в них. Увидев нас, он понимает, почему дети так испугались: оборванные привидения с длинными, как у женщин, волосами и бородами медленно спускаются к причалу. Норвежец выкрикивает команду, и двое рабочих одновременно спрыгивают с катера. Должно быть, именно этот катер мы видели с горы. Рабочие успокаивают детей, а десятник, молодой человек ростом выше Крина и такой же плотный, каким Крин был когда-то, с широко расставленными глазами, светлыми волосами и красным лицом, решительно идет в нашу сторону. Потом останавливается, складывает руки на груди и встает у нас на пути.

Шеклтон, со своей стороны, поднимает руку, подавая нам знак остановиться.

— Будьте любезны, отведите нас к капитану Сёрлле! — кричит он норвежцу по-английски.

Норвежец не старше меня; он не знает, что отвечать, и нерешительно оглядывается на детей.

— Пожалуйста, сэр! — кричит Шеклтон.

Капитан Сёрлле появляется в дверях дома, расположенного в центре поселка. Зять Роальда Амундсена в одной рубашке, он держит в руке салфетку. У него большая седая борода. Собравшаяся толпа явно смущает его. Мы идем к лестнице в сопровождении двух десятков рабочих, на почтительном расстоянии за которыми следуют женщины и дети, внимательно нас рассматривающие.

Молодой десятник рассказывает капитану, что произошло, тот наконец собирается с силами и, трогая бороду, подходит к нам:

— Мне сказали, что вы пришли из-за гор. Это верно?

Шеклтон кивает.

— Это невозможно, — говорит Сёрлле. — Откуда точно вы пришли?

— Мы потеряли наш корабль. Тридцать шесть часов назад я и мои спутники вышли из залива короля Хокона. Это правда, господин капитан. Вы меня не узнаете?

— Мне знаком ваш голос. Вы рулевой с «Дэйзи». Назовите ваше имя.

Сэр Эрнест отвечает совершенно спокойно:

— Я Шеклтон.

Торальф Сёрлле смотрит на меня, потом на Крина, потом опять на Шеклтона. Потом поднимает руку.

— Заходите, — говорит он. — Заходите в дом.

Сам идет первым. И вдруг, не дойдя до лестницы, ведущей к ярко освещенному дому, отворачивается и плачет.