Гиляровский - Алексей Митрофанов Страница 74

Впрочем, подавляющая часть фоторабот дяди Гиляя не выходила за рамки домашних альбомов. Не удивительно — в те времена газеты печатались вообще без фотографий, а для немногочисленных иллюстрированных журналов требовалось иное, более профессиональное качество.

* * *

В 1910 году Владимир Алексеевич впервые в жизни увидел, как летит аэроплан. Это было самым ярким из событий, которые ему довелось пережить. По крайней мере, более эмоционально он не писал ни о чем: «Посредине скакового круга стоял большой балаган на колесах, с несколькими навесами из парусины.

Просто-напросто балаган, какие строят по воскресеньям на Сухаревке. Так казалось издали.

Это я видел с трибуны скакового ипподрома.

До начала полета Уточкина было еще долго — и я поехал в парк и вернулся к 7 часам.

Кругом ипподрома толпы народа — даровых зрителей.

«Поднимается! Сейчас полетит… Во-вот!» — слышны крики.

Входя в членскую беседку, я услышал над собой шум и остановился в изумлении:

— Тот самый балаган, который я видел стоящим на скаковом кругу, мчится по воздуху прямо на нас…

— Как живой!

Конечно, я шел сюда смотреть полет Уточкина на аэроплане, конечно, я прочел и пересмотрел в иллюстрациях все об аэропланах, но видеть перед собой несущийся с шумом по воздуху на высоте нескольких сажен над землей громадный балаган — производит ошеломляющее впечатление. И посредине этого балагана сидел человек.

Значит — помещение жилое.

Несущееся по воздуху!

Что-то сказочное!

Оно миновало трибуны, сделало поворот и помчалось над забором, отделяющим скаковой круг от Брестской железной дороги. И ярко обрисовалось на фоне высокого здания.

В профиль оно казалось громадной стрелой с прорезающим воздух острием…

Еще поворот, еще яркий профиль на фоне водокачки — и летящее чудо снова мчится к трибунам… Снова шум, напоминающий шум стрекозы, увеличенной в миллионы раз…

И под этот шум начинает казаться, что, действительно, летит необычная стрекоза…

А знаешь, что этим необычным летящим предметом управляет человек — но не видишь, как управляет, и кажется:

— Оно само летит!..

Но Уточкин показывает, что это «нечто летящее в воздухе» — ничто без него.

Все время приходится бороться с ветром, и, наконец, кажется, на шестом круге ветер осиливает, и быстро мчащийся аэроплан бросает на высокий столб против середины трибун. Многие из публики заметили опасность: еще несколько секунд — полет окончен, аппарат — вдребезги.

— Наносит на столб!..

— Сейчас разобьется!

Но тут исчезает у зрителей летящее чудо, и вырастает душа этого чуда: человек, управляющий полетом.

И в самый опасный момент Уточкин делает движение рукой.

Прекращается шум. Летящий предмет на секунду останавливается в воздухе:

— Сейчас упадет!

Но еще движение рукой, снова шумит мотор, который на секунду остановил Уточкин на полном полете, и направление меняется.

Аэроплан делает движение влево, мимо столба, и поднимается кверху.

Уточкин смотрит на публику. — Ничего! Летим дальше… И снова взмывает выше, и снова делает круг. И впечатление еще сильнее: он прямо летит над зрителями на высоте крыши трибуны и от членской беседки снова несется влево…

Он, наверно, слышит несмолкаемые аплодисменты и крики одобрения и удивления…

Еще два круга — всего 9 — описывает аэроплан и опускается плавно и тихо на траву ипподрома.

Уточкин выходит под гром аплодисментов перед трибуной.

Чествуют победителя над воздухом.

На зеленой траве круга стоит большой балаган на колесах с несколькими навесами из парусины.

И будет стоять до тех пор, пока не придет человек и не заставит его полететь по воздуху».

Уточкин сделался кумиром Гиляровского на всю оставшуюся жизнь.

* * *

В 1910 году в редакции «Будильника» работал молодой репортер Лев Никулин. Он оставил колоритные воспоминания о Гиляровском: «Заходил истинный человек прошлого века: плечистый, могучий, в бекеше и высокой смушковой шапке, с усами запорожца — дядя Гиляй. Он шумно протискивался между столами, занимал все свободное пространство, наполняя наши комнатушки зычным голосом и раскатистым смехом. По заведенной традиции сразу устраивалась складчина. Редакционный сторож „Ляксандра“ снаряжался за „Нежинской рябиной“, чайной колбасой, кетовой икрой и полудюжиной „Корнеева и Горшанова“. Тут же, на старых оттисках, раскладывалась снедь, дядя Гиляй (которого даже молодежь редко называла Владимиром Алексеевичем) усаживался на обитый клеенкой диван, наливал „заздравную чару“ в граненый чайный стакан и начинал свои знаменитые рассказы о московских чудаках, о знаменитых актерах и художниках, о брандмейстерах, банщиках и полицмейстерах, нищих, сыщиках и бродягах с Хитрова рынка, о тайнах московских закоулков, о русских силачах, о рысаках — словом, обо всем том, что нынешние читатели только в малой доле узнали из увлекательной книги „Москва и москвичи“». Да, все еще «плечистый» и «могучий» — но уже «человек прошлого века».

* * *

В 1911 году Владимир Алексеевич, ему шел шестой десяток, впервые испугался за свое здоровье… Поводом для тревоги послужило воспаление легких. «Чувствую, что все может случиться, что я, наконец, могу сломаться, а надо было кое о чем подумать вперед».

Он послал за Валерием Брюсовым — и спустя час поэт явился.

— Дядя Гиляй! — воскликнул Брюсов. — Да разве степному орлу полагается хворать?

— Мне очень плохо, — отвечал тот. — Сегодня ночью уж я был на том свете. Если не перенесу — исполните мою огромную просьбу.

И попросил о посмертном издании своих работ.

Брюсов конечно же стал утешать приятеля — дескать, рано еще о смерти думать. Но пообещал, что в случае летального исхода — от болезни ли, от рухнувшего дома на пожаре или от еще какой напасти — эту просьбу выполнит.

* * *

Владимир Алексеевич был уже редким гостем на Хитровке. Годы давали знать свое — ему было приятнее пребывать в теплом и уютном помещении, в компании известных литераторов, актеров и других деятелей искусств. К примеру, в Литературно-художественном кружке.

Вот каким увидел Гиляровского в кружке в 1911 году поэт Владислав Ходасевич: «Нюхая табак и всех хлопая по плечу, всем говоря „ты“, походкой Тараса Бульбы, лысый и сивоусый, прохаживался милый старик Гиляровский, стараясь придать свирепое выражение добрейшему своему лицу».

Да, паренек, приставший к бурлакам, как-то незаметно превратился в старика. Увы, но это так.

А вот еще одно воспоминание, опять же о кружке и приблизительно того же времени — историка Н. Розанова: «Приятно было бывать в кружке по окончании театральных представлений и концертов, когда в большой зале раскрывались огромные столы для „железки“, вокруг которых собирались „присяжные заседатели“ этих столов — артисты и другие члены и посетители кружка. Яркое освещение, нарядные костюмы дам-"железнодорожниц" (так, „железнодорожниками“, называли игроков в карточную игру „железку“. —A.M.), которых было немалое количество, расставленные около карточных столов столики для ужинов и чая, суетящиеся официанты, толпы зрителей, а отчасти и участников игры, стоящие вокруг карточных столов, — все это представляло довольно оживленную живописную картину…