Лопе де Вега - Сюзанн Варга Страница 74

Разумеется, строгое соблюдение правил поведения, а особенно правил этих братств и конгрегаций, никогда не было его «сильной стороной», ему случалось допускать множество вольностей по отношению к обязательствам, налагаемым ими; и однако же он не щадил сил для того, чтобы ревностно и преданно, с великой верой принимать участие в религиозных обрядах и празднествах, чрезвычайно популярных в народе; обрядов и празднеств было множество, они были частью повседневной жизни его квартала, а также жизни всего Мадрида. Так, он по своей воле и за свой счет воздвиг перед своим домом на улице Французов алтарь и под его величественными сводами с большой заботой установил серебряное распятие, окруженное красивыми канделябрами, позаимствованными у герцога; когда Лопе стал священником, он сам служил там обедню.

Итак, Лопе был пылким, искренним, ревностным католиком, и было бы нелепо в этом сомневаться лишь потому, что он страстно любил или совершал поступки, противоречившие его принадлежности к духовному сословию. Это истинная правда, и в своих стихах он исповедуется перед Господом в своих грехах и слабостях как человек, осознающий свою вину и испытывающий горькое раскаяние: «Мне стыдно, мой сладчайший Иисус, за то, что я оскорбил тебя, но было бы еще более постыдно не испытывать этого чувства стыда».

Рукоположение в Толедо

Смерть близких, последовавшая одна за другой, сильно подействовала на Лопе и привела к тому, что все мысли его сосредоточились на идее искупительного покаяния. Вот почему в то время, когда Лопе должен был принимать участие в празднествах, как делали все, кто сопровождал в Сеговию и в Лерму королевское семейство, в нем проснулось неудержимое желание пересмотреть свою жизнь. Он поведал герцогу о том, с каким нетерпением ждет того момента, когда сможет вернуться в столицу, чтобы осуществить свое намерение быть рукоположенным в сан священника.

Местом, где должны были пройти обряды посвящения, Лопе выбрал Толедо. Этот выбор был определен тем, что со многими священнослужителями города его связывали тесные узы дружбы. В особенности Лопе был дружен с архидиаконом кафедрального собора Толедо, а также с братом Альфонсо Мадридским, братом Франсиско де Осуной и с отцом Гранадой. Теперь, по прошествии времени, выбор Толедо представляется нам неким чудом, ниспосланным самим Провидением, так как если бы выбор был иным, мы бы практически ничего не знали о рукоположении Лопе. Оказавшись вдали от своего хозяина герцога Сесса, Лопе почувствовал себя обязанным держать его в курсе того, как проходит процесс его вступления в ряды духовенства, и этому обстоятельству мы сегодня обязаны наличием бесценной переписки, позволяющей проследить за тем, как Лопе шаг за шагом осуществлял свое намерение.

Итак, поэт прибыл в Толедо, имея при себе епископскую грамоту, разрешавшую получить рукоположение в другой епархии, то есть не в Мадриде. Он представился сначала дону Мельчору де Вера-и-Сорни, младшему епископу церкви-резиденции примаса Толедо, которого все называли епископом Троянским.

Процесс был тщательно и серьезно подготовлен. Обладая чинами в конгрегациях мирян, Лопе целиком отдал себя во власть епископа Троянского, даровавшего ему первый, самый младший сан духовенства, выбрив у него на макушке четыре пряди волос так, что на голове получился крест. Это был символический жест, которым он вводил Лопе в ряды духовенства. Отныне Лопе мог достичь и более высокого сана, и 15 марта 1614 года он стал подьячим, а уже 24 мая — дьяконом, о чем не замедлил сообщить герцогу, но на сей раз в его послании было больше раздражения, чем юмора. В качестве еще одного символического события он сообщает герцогу одну очень интересную деталь. Епископ Троянский, оказывается, довольно сурово отчитал Лопе за то, что он уклонился от исполнения последних предписаний синода, требовавших, чтобы рукополагаемый в сан священника сбрил усы. «Я вынужден был подчиниться не без глубокого сожаления, почти отчаяния, — пишет Лопе, — и я очень опасаюсь, что вы меня теперь не узнаете». Усы у Лопе отросли быстро, и больше никогда в жизни он с ними не расставался, как о том свидетельствуют все портреты, написанные после рукоположения, которыми мы располагаем.

Гостеприимство актрисы

В Толедо Лопе остановился в доме знаменитой актрисы Херонимы де Бургос, с которой его объединяли давние театральные связи, а также воспоминания о Микаэле де Лухан, ведь Херонима была ее близкой подругой. Известно, что некоторые исследователи жизни и творчества Лопе не расстаются с мыслью о том, что в 1608 году, после исчезновения своей любимой спутницы, Лопе какое-то время находил утешение у Херонимы. Правда, теперь не могло быть и речи о «любовных интермедиях», тем более что за прошедшее время Херонима, кажется, вышла замуж, но, следует признать, было и нечто довольно странное в поведении мужчины, который днем готовился быть рукоположенным в сан священника в кафедральном соборе Толедо, а вечером собирался вернуться в дом актрисы и окунуться в ту веселую и суматошную атмосферу, которая там царила. Херонима де Бургос была женщиной высокого роста, обладала скульптурными формами и очень живым темпераментом, она прилагала немало усилий, чтобы хорошо выглядеть, и старалась держаться с достоинством, дабы сохранить свое обаяние актрисы. У нее было красивое лицо с тонкими чертами, которое, по выражению самого Лопе, «слегка портил излишне широкий нос». Она принимала у себя в доме актеров, вообще людей, имевших отношение к театру, ей также наносили визиты и ее страстные поклонники, галантные кавалеры, щедро дававшие деньги на содержание дома, и Лопе, само собой разумеется, не пренебрегал этими благами. Во время пребывания в доме актрисы Лопе пользовался радушным приемом хозяйки, ее «почтительным участием», как о том самым невинным тоном он сообщает герцогу Сесса. Он рассказывает ему, как он, «усердно изучая правила служения обедни», по достоинству оценивал гостеприимство актрисы, чьи «ограниченные доходы, увы, не всегда достигают тех сумм, в коих мы нуждаемся». Вот то самое местоимение «мы», из-за которого на бумагу было пролито столько чернил и которое по-прежнему возмущает и шокирует некоторых специалистов. Однако Лопе, видимо, в данном случае упомянул о финансовых затруднениях своей гостеприимной хозяйки только для того, чтобы сообщить своему покровителю о собственных материальных затруднениях и попытаться напомнить тому о его долге перед своим секретарем. «Я осмеливаюсь умолять Вашу Светлость, — добавляет он, — прислать мне небольшое вспомоществование, тем более что я здесь сделал замечательное приобретение для моего алтаря, которое, не сомневаюсь, Вы, Ваша Светлость, рады будете увидеть в Мадриде». Действительно, было бы вполне логично, если бы Лопе взял на себя часть расходов на содержание дома, тем паче если вспомнить, что во время пребывания в Толедо он вызвал к себе свою дочь Марселу. Разумеется, духовенству, имевшему отношение к примасу Толедо, а также церковному органу, заинтересованному в соблюдении членами духовенства всех правил и установлений церкви, было вполне естественно проявлять явное беспокойство по поводу выбора рукополагаемым такого окружения. Лопе проявлял сдержанность и осторожность, ибо сознавал, что постоянно находится под наблюдением и от наблюдателей не укрылся ни факт его проживания в доме актрисы, ни факт посещения им других мест в Толедо. Лопе усердно наносил визиты деятелям местного театра, директорам трупп, таким как Пинедо, не прекращавшим настоятельно требовать от него все новых и новых пьес. Однако духовенство этим обеспокоено не было ни в малейшей степени и великодушно на все закрывало глаза.