Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева Страница 74

Дела с субсидной конвенцией продвигались не шибко. Обе стороны – и русская, и английская – старались дать поменьше, а выиграть побольше. Неуязвимая на островах, Британия обладала настоящей ахиллесовой пятой в центре Европы – Ганновером. Любопытно, что старинные партнеры – лондонский и петербургский кабинеты – в середине XVIII в. столкнулись с одной и той же геополитической проблемой – необходимостью увязывать интересы своих могущественных держав со слабым, но стратегически важным клочком земли в Германии.

Советуя Елизавете Петровне обменять Голштинию или даже вовсе отказаться от нее, Бестужев не раз называл герцогство Петра Федоровича «русским Ганновером». Таким образом, канцлер намекал на явное предпочтение, которое король Георг II питал к немецким владениям по сравнению с самой Англией, и предвещал нечто подобное у наследника русского престола. Он не ошибся. Любопытно, что с тех же позиций в Лондоне выступал лидер вигов (будущей либеральной партии) Уильям Питт-старший, который прямо заявлял в парламенте: «Британская внешняя политика должна изменяться не германским, а британским стандартом»⁴⁵⁹.

Проблема, обсуждавшаяся в Англии открыто, в России была уделом перешептывания и тайного недовольства. В грядущей большой войне, дыхание которой уже ощущалось, каждой из стран следовало определиться с союзниками. Долгие годы в Лондоне исходили из того, что на Ганновер нападет Фридрих II, поддержанный Францией, которая станет беспокоить заморские владения соперницы. Следовательно, Англия нуждалась в помощи Австрии и России.

Это вполне отвечало представлениям Петербурга. Здесь готовы были предоставить войска за деньги при условии, что их употребят против общего врага – Пруссии. Иными словами, императрица хотела и получить крупное финансовое вливание, и сохранить право выбора противника. Такое требование казалось партнерам чрезмерным – кто платит, тот и заказывает музыку.

Кроме того, Бестужев настаивал на выдаче 400 тыс. фунтов стерлингов еще в мирный период⁴⁶⁰. Канцлер, как всегда, хитрил: содержание армии в пределах страны обходилось куда дешевле, чем за рубежом. Разницу желательно было положить в карман. На худой конец «поделиться» с государыней, внушив ей, что за счет неистраченных денег можно частично покрыть дефицит казны. Последняя пребывала в плачевном состоянии. Иностранные министры не раз доносили из Петербурга о бедственном положении русских финансов: «Капитала запасного нет; те миллионы, которые казне приобретены, издержаны; умноженные доходы истощены; пожалованные взаймы миллионы – тоже»⁴⁶¹.

Ошибочно называть финансовые проблемы, которые пришлось решать Екатерине II в начале царствования, результатом только Семилетней войны. Дефицит бюджета, дефляция (недостаток денег в обороте), запутанность валютных обязательств, отсутствие надлежащей документации и хроническая невыплата жалованья характерны для всего елизаветинского царствования. Уже за первый год дочь Петра потратила только на содержание двора миллион рублей, а ежегодный прибыток казны составлял около 10 млн.

«Доходы, коих во времена Петра I, достаточно было России, несмотря на все войны… и на учреждения дорогостоящие… нынче, когда чрезвычайных расходов не имеется, вовсе не достаточны, – писал в 1748 г. Финкенштейн. – …Причину следует сему искать исключительно в любви Императрицы к роскоши… Расходы двора, кои совсем незначительны были в царствование Петра I, нынче до таких сумм поднимаются, что называть их смешно; прежде порядок был, а теперь нету; прежде за мздоимство карали со всею строгостью, теперь же безнаказанным оно остается. Потому о казне уж и не вспоминают… Самой Императрице порой денег недостает на ежедневные траты»⁴⁶².

Пассаж прусского дипломата совпадает со словами князя М.М. Щербатова в его знаменитом памфлете «О повреждении нравов в России». Автор также считал причиной разорения невиданную дотоле роскошь: «Двор, угождая императрице, в златотканые одежды облекся; вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе все, что есть драгоценнее, в пище, что реже, в услуге, возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышность в одеянии их. Екипажи возблистали златом, дорогие лошади… учинились нужные для вождения позлащенных карет. Домы стали украшаться… шелковыми обоями… Подражание роскошным народам возрастало». Если прежде, по мнению Щербатова, «были взятки, было неправосудие и был разврат, но все с опасением строгости законов», то ныне «законы стали презираться и мздоимствы стали явные»⁴⁶³.

Когда два таких разных человека, как посол Фридриха II и защитник чистоты допетровских нравов, говорят одно и то же, к их словам следует прислушаться. С зимы 1742 г. казна фактически опустела⁴⁶⁴. Мардефельд сообщал в Потсдам о том, что офицеры не получали жалованья, Военная коллегия израсходовала все средства, а Адмиралтейство еще и влезло в долги на 50 тыс. рублей. К 1746 г. положение стало катастрофичным: купцы отказывались поставлять товары в кредит, пенсии и оклады не выдавались. Яркий штрих: по словам прусского посла, попросил отставки «главный дворецкий Фухс», поскольку ему не на что было закупать провизию для императорского стола.

Отчасти поправить ситуацию помогла англо-русская субсидная конвенция 1747 г. Однако состояние казны оставалось плачевным. Подушный налог приносил 5 млн рублей. Винные откупа – 2 млн. Еще миллион – таможенные сборы. Торговля – всего 1 538 000 рублей и 120 тыс. – продажа гербовой бумагой. Но еще до поступления в казну эти деньги, судя по всему, раскрадывались. Данные о доходах приходили с опозданием на пять лет. Сила того или иного министра измерялась его умением выбить бюджеты для своего ведомства – лидерами неизменно оказывались Коллегия иностранных дел и Военная коллегия. Армия пожирала до 6 млн в год. Что кажется слишком крупной суммой, если учесть хроническую невыплату офицерского довольствия. Вероятно, деньги прилипали к рукам высших военных чиновников. Бухгалтерский учет велся нерегулярно. К концу царствования государственный долг составлял 8 147 924 рубля⁴⁶⁵.

Неудивительно, что население предпочитало не пускать деньги в оборот, а прятать их по чулкам на черный день. Благодаря этому из обращения ежегодно изымалось около миллиона рублей. Рынок был наводнен фальшивыми копейками, изготовлявшимися в Саксонии. Из 35 млн рублей, отчеканенных с 1712 по 1746 г., в обращении осталось только три. Остальные 32 млн оказались надежно схоронены в кубышках. Все это не говорило ни о здоровье финансовой системы, ни об уверенности жителей в будущем. Судя по всему, верноподданные Елизаветы Петровны со дня на день ожидали светопреставления.