Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан Страница 74

Кайзеру нравилось думать, что он может управлять Николаем, который был на десять лет его моложе и уступал кузену по части силы характера. После одной из их первых встреч Вильгельм в письме королеве Виктории так охарактеризовал Николая: «Очаровательный, покладистый, милый мальчик» [519]. На самом деле царь находил общество кайзера крайне утомительным, а поток писем с непрошеными советами вызывал у него раздражение. Витте обнаружил, что можно легко убедить государя согласиться на что-нибудь – достаточно было просто сказать, что Вильгельм был против [520]. Особенно бестактно со стороны кайзера было дарить Николаю картины, которые германский император называл своими собственными [521]. Например, аллегория «Желтая опасность» изображала, в числе прочего, воинственную Германию, которая защищала полуобморочную красавицу-Россию. Бюлов, правда, считал, что самое неловкое впечатление производила другая картина: «[Та, на которой] кайзер Вильгельм в сверкающей броне горделиво возвышается перед русским царем, сжимая в воздетой правой руке распятие, тогда как царь с восторгом смотрит на него, замерев в униженной и нелепой позе и облаченный в византийское одеяние, смахивающее на домашний халат» [522]. Как и в других подобных случаях, Николай избрал тактику вежливого избегания. Вильгельма же до крайности злило в Николае то, что кайзер считал бесхребетностью. Когда во время Русско-японской войны он призывал царя выложиться по полной, Бюлов предостерег Вильгельма, чтобы тот не ободрял Россию слишком уж открыто, чтобы не втянуть в конфликт еще и Германию. «С точки зрения государственного деятеля ты, наверное, прав, – отвечал Вильгельм. – Но я-то еще и монарх, и как монарху мне отвратительно смотреть, как Николай губит себя своей мягкотелостью. Подобные вещи компрометируют не только его, но и всех государей» [523].

Летом 1905 г., когда Витте вел переговоры с Японией, а Россия была погружена в хаос, Вильгельм предпринял еще одно согласованное усилие, чтобы выманить Николая из его союза с Францией. Оба монарха прибыли каждый на своей яхте к финскому ост ро ву Бьоркё. Кайзер посочувствовал затруднительному положению Николая и вместе с ним обрушился с критикой на вероломство французов и англичан. 23 июля Бюлов получил от Вильгельма восторженную телеграмму, где говорилось, что на борту царской яхты удалось-таки заключить договор между Россией и Германией. «Я и прежде получал от кайзера множество странных телеграмм, – говорил позднее Бюлов, – но ни одна из них не была наполнена таким энтузиазмом, как та, что я получил из Бьоркё». Вильгельм очень подробно описал происшедшее. Царь, дескать, снова сказал, как сильно его задело отсутствие поддержки со стороны Франции, – тогда Вильгельм спросил, почему бы им двоим прямо «здесь и сейчас» не прийти к «небольшому соглашению». Кайзер достал копию договора, который был отвергнут Николаем прошлой зимой. Николай начал читать, а германский император молча стоял рядом, вознося, по его словам, короткую молитву и разглядывая флаги своей яхты, развевавшиеся в утреннем бризе. Вдруг он услышал голос царя: «Это прекрасно, я полностью с этим согласен». Вильгельм взял себя в руки и протянул Николаю ручку, а потом подписал договор и сам. Представитель министерства иностранных дел, посланный приглядывать за Вильгельмом, расписался рядом, как и русский адмирал, которому Николай, однако, не позволил ознакомиться с текстом. «В моих глазах стояли слезы радости, – продолжал Вильгельм свой рассказ, – и по спине стекали капли пота. Тогда я думал, что Фридрих-Вильгельм III, королева Луиза, дедушка и Николай I, должно быть, незримо присутствовали где-то рядом. В любом случае они наверняка радостно взирали на все это с небес» [524]. Месяц спустя он написал Николаю, выражая восторг по поводу их нового союза, который сделает обе державы европейским центром силы и гарантом мира. Другие члены Тройственного союза, несомненно, примкнут к ним, а более мелкие страны – вроде Скандинавских – со временем осознают, что в их же интересах поскорее войти в орбиту нового могущественного блока. Можно пригласить даже Японию, что должно было бы умерить «самоуверенность и нахальство англичан». И, продолжал кайзер, Николаю было нечего беспокоиться о другом своем европейском союзнике: «Марианна [то есть Франция] должна помнить, что она теперь твоя супруга и должна спать лишь с тобой. Время от времени она может дарить мне объятие или поцелуй, но ей уж точно не следует забираться в спальню к островному интригану, который, как известно, в каждой бочке затычка» [525]. Эта последняя ремарка была намеком на Эдуарда VII, который был знаменит своими любовными похождениями.

Когда Бюлов увидел текст договора, чувства, которые он испытал, были крайне далеки от восторга. Его раздражало, что Вильгельм начал действовать, не поставив его в известность, – впрочем, кайзер поступал так даже слишком часто. Кроме того, Бюлов забеспокоился, заметив, что император внес в проект договора исправление, ограничив его действие одной лишь Европой. Одним из важных преимуществ России как союзника было то, что она могла потенциально угрожать Индии и таким образом удерживать Британию от опрометчивых шагов в других местах. Посоветовавшись со своими коллегами из министерства иностранных дел, которые полностью согласились с ним, Бюлов подал прошение об отставке – возможно, не вполне искренне, а чтобы преподать своему господину урок [526]. Фантазии кайзера разлетелись на куски, и то же самое произошло с его самообладанием. «Столкнуться с таким обращением со стороны лучшего и самого доверенного друга, что у меня были, – сетовал он в эмоциональном письме Бюлову, – да еще и безо всякой на то причины… Это нанесло мне настолько ужасный удар, что я теперь полностью разбит и опасаюсь в дальнейшем серьезных проблем с нервной системой» [527]. Реакция русского министра иностранных дел Ламздорфа была менее эмоциональной, но столь же осуждающей. Он вежливо указал царю, что Вильгельм злоупотребил его доверием, и добавил, что заключенное соглашение несовместимо с обязательствами России по отношению к Франции. В октябре того же года Николай написал Вильгельму, что договор нуждается в одобрении со стороны французов. Поскольку подобное было заведомо невозможно, то соглашение в Бьоркё было фактически признано ничтожным.