Тайные культы древних. Религии мистерий - С. Энгус Страница 73

5. Послание, которое могло утолить широко распространенную в Древнем мире печаль

Истинная проверка любой религии – это не ее отношение к радостям и увлечениям жизни, но ее способность придать нравственное содержание скорбям и трудностям жизни. Христианство выдержало это испытание [1130] . Ни одна другая религия, за исключением возникшего до христианства буддизма, никогда не подходила близко к христианству в решении вечной проблемы человеческого страдания, но и подход, и решение были разными. Буддизм предложил болеутоляющее средство или путь спасения, в то время как христианство придало страданию глубоко религиозный смысл и вместо того, чтобы требовать отречения, предложило средства победы над миром, который любит Бог, и превратило скорбь в ликование. Стоицизм имеет огромные заслуги перед всем Древним миром, поскольку он оказал ему помощь, найдя смысл в боли [1131] , но его самым полезным плодом было бесстрастное смирение, нежели ликующая «радость совершенная» [1132] . Мистерии, своим слепым, инстинктивным способом, в их символизме указали на религиозное «соучастие в страдании».

Христианство самым эффективным образом принесло поддерживающую благую весть страдальцам греко-римского мира. Оно уникальным образом подходило для этой задачи, поскольку со своего рождения оно было религией, в которой «Господь славы» [1133] был «мужем скорбей» [1134] в земной жизни, полной борений и завершившейся мучительной смертью. Иисус, Сын Божий, был провозглашен passibilis Christus, который, в вере своих последователей, был историческим осуществлением страдающего слуги в видении Второисаийи [1135] , где так возвышенно показаны мистические искупительные аспекты страдания. В верности примеру Иисуса требование самопожертвования и ухода от мира были поставлены выше, чем в других религиях того времени. Не было никакой двусмысленности в условиях входа в сообщество христиан; никаких легких требований не было. «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой [Лука добавляет: «ежедневно»] [1136] , и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» [1137] . «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел» [1138] . «Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» [1139] . Такая проповедь «до крови сражаться» [1140] была рассчитана отнюдь не на то, чтобы привлекать легкомысленных людей. Христианство очевидно принимало во внимание страдание и грех в мире. «Общее наше впечатление от свидетельств Нового Завета, безусловно, то, что они были написаны при всеобщем ощущении человеческого несчастья» [1141] . С преобладавшим в христианскую веру индивидуализмом и вытекавшей из него чувствительностью проблема страдания только возросла. «Жизнь и боль – одно и то же», – говорил Менандр, и это постоянная тема в греческой антологии. Вергилий, «величественный в твоей скорби», пел о Lacrymae rerum. Сенека постоянно высказывает такие чувства, как Omnis vita supplicium и tota flebilis vita. Все религии были вынуждены разбираться с этой проблемой и предлагать спасение. Богиспасители должны были быть богами «сочувствия». Асклепия называют «величайшим человеколюбцем», как и Сераписа. Луций обращался к Исиде: «Являешь себя несчастным в бедах нежной матерью… в жизненных бурях простираешь десницу спасительную» [1142] . Плутарх [1143] восхваляет ту же самую богиню за то, что она не забыла своих собственных испытаний и страданий и, таким образом, может утешить человечество в его страданиях. Великая Мать из Пессинунта из-за своей потери и горя стала ближе к страдающим матерям. Почти во всех мистериях разыгрывалась символическая драма страстей, изображавшая испытания и страдания божества, в которых радость следовала за скорбью и жизнь рождалась из смерти.

Два века, предшествовавшие христианской эре, были периодом беспрерывных страданий. На некоторое время «римский мир» дал миру отдохнуть, но после эпохи Антонинов счастье ушло из Древнего мира. Весьма значительно то, что христианство быстрее всего распространилось за полвека (в конце III в.) величайшего смятения в языческом обществе [1144] . Значимо и то, что все преследования только укрепляли церковь. Когда императоры с тревогой охраняли границы, когда проявились результаты порочной системы налогообложения, когда промышленность была парализована, когда землетрясения опустошали богатые и многонаселенные области, когда свободных людей становилось все меньше, когда гот, гунн и вандал обрушивались на свою добычу в империи и когда сам Вечный город пал перед германскими завоевателями, христианство пустило длиннее верви свои и утвердило колья свои [1145] . Его соперники были подавлены моральной слабостью, когда древнее общество сотрясалось и рушилось – слабостью, от которой они так и не оправились, несмотря на множество обманчивых возрождений. Христианство превзошло все другие религии, предлагая утешительную весть смятенному миру. Людям предлагалось «участие в страданиях Его» [1146] , чтобы «они имели в себе радость Мою совершенную» [1147] . Горькие рыдания и слезы умирающего Страдальца в Гефсимании трепетали в христианской вести, делая Иисуса реальнее и ближе к людям в их собственных страданиях. Эсхатологическая надежда делала страдания современности недостойными в сравнении с будущей славой.

Во взаимном духовном братстве христиане поддерживали друг друга и несли бремя друг друга. Для них общение святых было совершенно реальной вещью, как мы, например, понимаем из благодарения Павла – «Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей, чтобы и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих! Ибо по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше» [1148] .

Христианская весть Креста была вестью страдающего Бога в истинном воплощении, которая проявляла в страданиях жизни всю глубину сострадания (sympathia) Бога с Его созданиями [1149] . Именно тогда, как и сегодня, единственным благовестием для страдания мира [1150] , вечным символом которого остается крест, был: