Штрафники Великой Отечественной. В жизни и на экране - Юрий Рубцов Страница 73

Казалось бы, такие люди были вправе рассчитывать на гуманное отношение со стороны советских властей. На международной арене Советское правительство показывало, что оно всерьез озабочено участью людей, попавших в плен, оказавшихся на оккупированной территории и вывезенных в рейх, а также выражало стремление добиться привлечения гитлеровской верхушки к уголовной ответственности за военные преступления и преступления против человечности. Позднее эти усилия воплотились в организацию совместно с союзниками Нюрнбергского процесса, осудившего главных нацистских преступников, а также других судебных процессов над убийцами и извергами, издевавшимися над безоружными пленными и гражданским населением.

Но внутренняя политика совсем не отличалась лояльностью по отношению к этой категории советских граждан. С самого начала войны высшее политическое руководство СССР дало установку, в соответствии с которой подозрительными считались все военнослужащие и гражданские лица, не только попавшие в плен, но оказавшиеся даже на непродолжительное время в тылу противника. В измене и предательстве Родины, о чем уже говорилось в настоящей книге, подозревались даже те бойцы и командиры, которые смогли с боями пробиться на соединение с Красной Армией, не говоря уже о тех, кто был в плену.

Во внимание редко принимались обстоятельства пленения, продолжительность нахождения в руках противника, поведение военнопленного в этих экстремальных обстоятельствах. Вот лишь один, но, к сожалению, весьма типичный пример. Имя полковника И.А. Ласкина вошло в историю войны после того, как он, начальник штаба 64-й армии, 31 января 1943 г. в Сталинграде руководил взятием под стражу фельдмаршала Ф. Паулюса. И в дальнейшем успешно воевал, стал генерал-лейтенантом, начальником штаба Северо-Кавказского фронта. И вдруг в декабре 1943 г. последовал его арест. Органам контрразведки стал известен факт того, что Ласкин в августе 1941 г. при выходе из окружения под Уманью был задержан вместе с двумя спутниками немецким унтер-офицером. Через несколько часов им удалось бежать и присоединиться к одной из частей Красной Армии, с которой они и вышли к своим.

Основываясь на сокрытии этого факта, генерала, не обращая внимания на его предыдущую боевую деятельность, обвинили в измене Родине и шпионаже. В ожидании приговора Ласкин находился в заключении почти 9 лет. В 1952 г. его приговорили к 15 годам исправительно-трудовых работ. Обрести свободу отважный, но униженный генерал смог лишь после смерти Сталина. Подобных случаев было много.

Истины ради нельзя умолчать и о совершенно противоположных случаях. Старшина П.Х. Дубинда, воюя в морской пехоте, был тяжело контужен и взят в плен. Бежал, и с марта 1944 г. вновь встал в воинский строй. Его не преследовала, наоборот, ему поверили. В этом же году Павел Христофорович, заметно отличившись, был удостоен двух орденов Славы, а в следующем, 1945 г., не только стал полным кавалером ордена Славы, но еще и Героем Советского Союза.

Такие примеры, однако, были скорее исключением из правил. Правила же поведения властей состояли в постоянном расширении практики заочного осуждения военнослужащих, находившихся за линией фронта, как изменников Родины. Основанием для этого служили постановление ГКО от 16 июля 1941 г. и приказ Ставки ВГК «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий» № 270 от 16 августа 1941 г., которые обязывали «сдавшихся в плен уничтожать всеми средствами», «семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи», семьи командиров и политработников арестовывать «как семьи нарушивших присягу и продавших свою Родину дезертиров».

Правомерно осуждая проявления трусости, растерянности, паники, добровольную сдачу в плен, руководство страны одновременно ориентировало командно-политический и рядовой состав на огульную оценку действий всех, кто оказался в плену даже в беспомощном состоянии. Отбросив принцип презумпции невиновности, оно заранее признавало таких командиров и бойцов трусами и предателями, которых «надо уничтожать», а их семьи — преследовать.

С декабря 1941 г., согласно постановлению ГКО, бойцы и командиры, оказавшиеся в плену или в окружении, утрачивали юридический статус военнослужащих и именовались впредь «бывшими военнослужащими Красной Армии», тем самым ставились вне рядов Вооруженных Сил со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями. Если они, пересекая линию фронта, выходили к своим или их задерживали при освобождении ранее оккупированной территории, то всех направляли сначала на сборно-пересыльные пункты, а затем в специальные лагеря для выявления изменников, шпионов и диверсантов.

Кто возьмется оспорить необходимость такой работы, тем более в военное время? Но дело в том, что к людям, которые в подавляющем большинстве не совершили каких-либо преступлений, изначально относились как к изменникам и шпионам.

По мере того, как Красная Армия продвигалась на запад, поток возвращающихся в Советский Союз стал нарастать. По подсчетам Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, созданной при Президенте РФ, по завершении репатриации на 1 декабря 1946 г. было зарегистрировано более 1,8 млн. военнопленных и почти 3,6 млн. гражданских лиц, всего — свыше 5,4 млн. человек. НКВД, НКГБ и военная контрразведка

«Смерш» пропускали их через спецлагеря и проверочно-фильтрационные лагеря. Вина была установлена лишь у части этого «спецконтингента». Поэтому более 1,2 млн. человек были направлены в РККА. В специальные же лагеря НКВД были переведены те (более 600 тыс. человек), в отношении которых существовали обоснованные подозрения в измене, сотрудничестве с фашистскими властями, шпионско-диверсионной деятельности и т.п. Проверки выливались в приговоры военных трибуналов или постановления особых совещаний. Но даже если проверка в конце концов завершалась для человека удачно и на него не обнаруживалось никакого компрометирующего материала, «чистым» он не считался. Дополнительная и длительная проверка органами НКВД и НКГБ продолжалась еще долгие годы по месту жительства. Людей ограничивали в выборе профессии, запрещали проживать в больших городах и т д. А средствами пропаганды власть навязывала общественному мнению убежденность в том, что с теми кто вернулся из плена или из немецкой неволи, надо быть настороже.