Отцы-основатели - Мария Згурская Страница 73

Я отдал свою жизнь Италии, но Герцен назвал меня рыцарем человечества. И я был рыцарем человечества и человечности, и я умел любить и понимать все народы, и мое сердце было в каждой борьбе на стороне угнетенного. Но я больше всего на свете любил мой народ и его страну, и, когда надо было, я умел ненавидеть чужака-поработителя… Да, я был рыцарем человечества, но я учил своих сограждан верить, что нет на свете высшего блага, чем нация и родина, и нет на свете такого Бога, которому стоило бы эти две драгоценности принести в жертву. И вот — моя работа предо мною. Я создал этот прекрасный третий Рим, я создал эту молодую новую жизнь, этот новый очаг творчества, имя которому Италия. И я верю, что мой памятник на холме виден не только Риму, но и миру, и по всем углам земли еще внятен и памятен мой призыв, и постепенно всюду, где только есть угнетенное племя с великим прошлым и горьким настоящим, всюду закипит борьба за мой идеал…»

Написано с большим чувством, не правда ли? Политики так не пишут, так пишут поэты. И это не перевод, это было написано по-русски. Ведь Жаботинский родился в Одессе и, хотя он свободно говорил, читал и писал на семи языках, три четверти написанного им написано на чудесном русском языке. Только теперь литературные критики начинают понимать, что Жаботинский был замечательным русским стилистом. Его роман «Пятеро», опубликованный в Париже в 1934 году, в Советском Союзе был, конечно, запрещен, как и все написанное им, и только сейчас вышел в большую русскую литературу и поразил многих.

Но и с точки зрения понимания политических идеалов Жаботинского приведенный выше отрывок из его статьи говорит очень много. Он написал это не только о Гарибальди, но и о самом себе.

Жаботинский на всю жизнь сохранил столь редкое в наше время горячее и благородное стремление служить не лично себе, а своему народу («народу с великим прошлым и горьким настоящим», как сказано в вышеприведенном отрывке) и всему человечеству. Это многие отмечают в своих воспоминаниях.

Как свидетельствовали все, знавшие его или слушавшие его выступления, необычность его личности и ораторский талант производили потрясающее впечатление, несмотря на его невзрачную внешность. Бывший его секретарем Артур Кестлер, ставший потом знаменитым писателем, упоминая о «магнетизме Жаботинского».

Владимир Жаботинский — самая блистательная фигура в истории сионизма, и это определило его значение для еврейского народа и еврейского национального движения. Но если бы Жаботинский как политик, идеолог и мыслитель оставался исключительно в кругу сионистских проблем, он бы интересовал сегодня, в основном, только историков сионизма. А ведь при жизни Жаботинский был совершенно легендарной личностью.

Жаботинский — фигура мирового масштаба, еще достаточно не оцененная и не признанная в широких интеллектуальных кругах в мире. Но сегодняшний интерес к его личности растет. Жаботинский нужен людям именно на нынешнем этапе, когда, в связи с превращением терроризма в международное оружие массового уничтожения, создалась крайне напряженная и принципиально новая социально-политическая обстановка в мире, что заставляет начать коренную переоценку отношения к национальным и интернациональным ценностям и понятиям. В чем же состоит величие Жаботинского? И почему, в частности, тот же Шмуэль Кац назвал его «самым любимым — после Герцля — и самым оклеветанным еврейским лидером»?

Жаботинский в политической области был, вне всякого сомнения, революционером, но преимущественно в сфере идей. Мы видели много революционеров, которые ставили себе цель разрушить все старое, чтобы построить что-то новое. Как правило, они были гораздо успешнее в разрушении, чем в построении. Но Жаботинский был революционером совершенно другого типа: он творил революцию в основах политического мышления, он старался привить людям более благородное и более человечное видение действительности, цивилизовать отношения между людьми и народами, очертить теоретические и психологические рамки межнационального мира и сотрудничества. Очень важно подчеркнуть, что при этом он не уходил в утопию, как многие другие мыслители, пытавшиеся решать аналогичные задачи. Он никогда не отрывался от трезвого реализма, но видел реальность с большей прозорливостью, чем другие.

На посвященном памяти Жаботинского собрании в Лондоне главный раввин Британии доктор Герц смог проникнуть в суть его личности, сказав: «Правда — это способность видеть вещи такими, как они есть. Но это только половина правды. Мы должны, кроме того, уметь видеть вещи такими, как они должны быть, как они легко могли бы быть, если б человеческая слабость, невежество или ненависть не затемняли душ человеческих… Жаботинский был одним из немногих смертных, кто обладал этим замечательным двойным видением».

Оставаясь убежденным сионистом, то есть, по сути, еврейским националистом, Жаботинский создал глубоко гуманистическую, непротиворечивую теорию цивилизованных межнациональных отношений, теорию практически (хотя, очевидно, с большим трудом) осуществимую и универсальную. Он показал, что национализм, лишенный шовинизма, не только может быть гуманистическим — он может быть основой гуманизма в международной жизни. Такое мировоззрение до сих пор остается очень спорным (для тех, кто не знаком с Жаботинским), особенно в свете нацистских эксцессов XX века.

В области сионистской теории и практики Жаботинский был принципиальным противником социалистических идей, но не потому, что ему не нравился сам социализм, а потому что социализм не соответствовал его гуманной цели.

Жаботинский не занимался экономическими проблемами, но он считал, что социализм и вообще любая теория, основанная на идее классовой борьбы, является антинародной и разрушительной, ибо разделяет народы по классовому признаку, натравливает одну часть народа на другую, что приводит к затяжной внутренней борьбе, принимающей в худшем случае характер гражданской войны. Результат — разрушение основ как национально-культурной, так и экономической жизни. Именно так было после революции 1917 года в России. Жаботинский не хотел, чтобы нечто подобное произошло в будущем еврейском государстве.

Для народа, решающего задачу возвращения на свою древнюю родину, национальная сплоченность является более важной, чем для других народов, и поэтому социализм для евреев, по мнению Жаботинского, это особенно убийственный социальный яд.

К сожалению, его понял и поддержал только сравнительно узкий круг сторонников. Хотя Жаботинский никогда не был одинок — его всегда окружала значительная группа верных сторонников и его слава была велика, — основное течение в сионистском движении относилось к нему резко враждебно.

Всемирная сионистская организация была в его время почти полностью социалистической. Созданный же Жаботинским Союз сионистов-ревизионистов, преобразованный позже в Новую сионистскую организацию (может быть, более точным было бы название «Организация сионистов-несоциалистов»), не смог объединить вокруг себя широкие круги.

Сыграла свою роль какая-то почти болезненная склонность евреев к левой идеологии. По этому поводу сам Жаботинский писал: «Политическая наивность еврея безгранична и невероятна».

То, что прошедшие через СССР и его распад и все последующие политические катаклизмы понимают или интуитивно ощущают сейчас, Жаботинский понимал еще в начале XX века. Можно утверждать, что он, как и каждый великий провидец, поднялся выше своего времени.