Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов Страница 73

Компания приметила ревностного служаку, повысила в должности, он стал комиссионером в Петропавловске. В тот же год на Камчатку пришла «Нева» из Русской Америки. Хлебников подружился с командиром Леонтием Гагемейстером, не раз гостил у него на шлюпе, восхищался порядком, убранством каюты.

— Сие шлюп аглицкой постройки, — рассказывал Леонтий, — а следом за мной должен быть шлюп «Диана», строенная на Свири и уделанная славным капитаном Василием Михайлычем Головниным.

— Где же он?

— По моему счету, должен быть не позднее осени. Минул год, и летом «Нева» вновь появилась в Петропавловской гавани, привезла соль с Гавайских островов.

— Где-то запропастился ваш славный капитан «Дианы», — пошутил Хлебников при встрече с Гагемейстером.

Командир «Невы» помрачнел.

— Сие не к добру, Кирилла Тимофеич, Головнин — исправный капитан, опытный мореход. Однако вам ведомо, океан своих жертв не разбирает.

Хлебников осекся и больше не тревожил Леонтия расспросами…

Разгрузившись, «Нева» ушла к берегам Америки, в Новоархангельск, Хлебников забыл о разговоре с Гагемейстером, уехал по делам компании в Нижнекамчатск и Верхнекамчатск. Путь неближний, в одну сторону восемьсот верст, в другую семьсот. Вернулся в Петропавловск как раз утром 25 сентября. Подъезжая к селению, удивился редкому зрелищу. На косогоре, над гаванью, сгрудилось все население и русские, и камчадалы, и стар, и млад.

К нему подошел встревоженный начальник порта капитан Молчанов:

— Мои солдаты поглядывают за гаванью, вчерась неподалеку от входа видели большое трехмачтовое судно, а нынче оно входит в гавань…

Хлебников, не дослушав, перевел взгляд на проход, соединяющий Авачинскую губу с океаном. В самом деле, там величаво в прозрачной осенней тишине медленно приближалось осененное парусами судно. «Пожалуй, сие судно поболее Крузенштернова, но откуда такое?»

В Авачу входила «Диана». Два дня назад, не успел на корабле смолкнуть колокол, отбивающий три полных склянки, одиннадцать часов, матрос на салинге крикнул:

— Земля!

Закрывавшая с утра горизонт дымка внезапно рассеялась. На безоблачном осеннем небосклоне как-то сразу обозначился далекий берег. Шлюп накренился, вся команда сгрудилась на левом борту. Кто лучше, чем очевидец, командир «Дианы», передаст настроение экипажа: «В 12-м часу перед полуднем ко всеобщей нашей радости увидели мы камчатский берег! Берег, принадлежавший нашему отечеству! И хотя он от С. — Петербурга отдален на 13000 верст, но со всем тем составляет часть России, а по долговременному нашему отсутствию из оной мы и Камчатку считали своим отечеством единственно потому, что в ней есть русские и что управляется она общими нам законами… Радость, которую мы чувствовали при воззрении на сей грозный, дикий берег, представляющий природу в самом ужасном виде, могут только те понимать, кто бывал в подобном нашему положении или кто в состоянии себе вообразить оное живо!» Ветер после полудня стих, и шлюп едва удерживался на курсе, медленно продвигаясь к берегу. К вечеру заморосило, пелена дождя скрыла берег, ветер стих, «Диана» подобрала паруса и легла в дрейф. После полуночи командир разбудил Рикорда:

— Подсмени меня, Петр Иваныч, на пару-тройку часов, лотового держи на баке, глубину меряй каждые полчаса…

На другой день слабый ветер несколько раз менял направление, к вечеру дождь перестал, «сквозь мрачность» опять открылся берег. Небо очистилось, со снежных камчатских вершин потянуло холодом. Но никто не уходил с верхней палубы. Головнин переоделся потеплее, приказал всем матросам на палубе одеть теплое белье и бушлаты.

— Сие вам не тропики, а российская зима подступает.

Команда переоделась, и опять все устроились поудобней на палубе, неотрывно вглядываясь в мрачноватые, но родные берега. «Камчатка представляла нам такую картину, какой мы еще никогда не видывали: множество сопок и превысоких гор с соединяющими их хребтами были покрыты снегом, а под ними чернелись вдали леса и равнины. Некоторые из вершин гор походили на башни, а другие имели вид ужасной величины шатров».

Лучи заходящего солнца высвечивали купола гигантских сопок, вытянувшихся далеко к горизонту. Ближе к берегу темное вечернее покрывало постепенно скрадывало очертания гор и ущелий, сплошь укрытых темным лесом.

Матросы поеживались, удивляясь невиданной раньше природе, балагурили:

— Будто в преисподней!

— То-то, видать, сам черт со своим войском расположился!

— В России такова не взвидишь. Кто-то рассмеялся:

— Матушка к нам задницей оборотилась. Прислушиваясь к матросским байкам, Головнин вдруг вспомнил далекие гардемаринские годы, романтическую пору юности.

— Не читывал ли ты, Петр Иваныч, Джона Мильтона в корпусе? — спросил он стоявшего в молчании Рикорда.

— Помню такого, англичанин будто. Листал когда-то его книжицу. Пригрезились мне тогда во сне не раз картинки адовы и сатана с крыльями.

— Вот-вот, о том и мне припомнилось нынче. Живописал там Мильтон в «Потерянном мире» про битву ангелов с сатаною. Так мне думается, что господь Бог, отправляя ангелов, лучше бы не избрал полем сражения для них нежели вот сию местность на Камчатке.

Видимо, в эти мгновения пришли на ум командиру «Дианы» строки знаменитого поэта:

Воитель Гавриил! Сынов моих

Ведите в бой, к победе: тьмы и тьмы

Вооруженных, рвущихся на брань,

Моих Святых; они числом равны

Безбожной, возмутившейся орде!

Оружием разите и огнем

Безжалостным, гоните за рубеж

Небес, от Бога и блаженства прочь,

Туда, где ждет их казнь, в бездонный Тартар,

Что бездною пылающей готов

Бунтовщиков низвергнутых пожрать!

Державный глас умолк; и в тот же миг

Густые тучи мглой заволокли

Святую Гору; черный повалил

Клубами дым, исторгнув пламена,

О гневе возбужденном возвестив.

Эфирная, с вершины, из-за туч,

Еще ужасней грянула труба…

Ночью распогодилось, к утру небосвод очистился, проглянуло солнце, разгоняя туман, окутавший берега. С океана потянуло свежим попутным ветерком. Головнин, не опуская подзорную трубу, то и дело поглядывал на карту, составленную в свое время Гаврилой Сарычевым.

— Добрая карта, мореходец знатный наш адмирал, сличал карту с ориентирами, — отметил Головнин.

Обычно, входя в незнакомую гавань, суда сбавляют ход, подбирают паруса, опасаясь подводных препятствий. В этот раз точная карта Сарычева не вызывала сомнений у Головнина, и «Диана» под полными парусами направилась в гавань.

— А гавань-то прекрасна, Василь Михалыч, — раздался восторженный голос штурмана.

— Благодатная бухта, — ответил командир, поглядывая на берег. — А мне поди грезился град Петра и Павла, — шутливо продолжал он, протянув в сторону берега подзорную трубу.