Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден Страница 73

Одна вещь поразила нас во время поименной переклички. Депутаты болтали друг с другом, и никто из них не вслушивался в выкликаемые фамилии, за исключением, однако, господ министров-депутатов и всех депутатов, которые были министрами в прошлом. Вот эти не зевали. Они тоже болтали и спорили, но лишь до тех пор, пока дело не доходило до буквы алфавита, с которой начинается их фамилия; тут они замолкали, подходили поближе к трибуне и замирали там с покорностью людей, на собственном опыте изучивших, что такое власть. Любуясь их аккуратностью и добросовестностью, мы говорили себе: нынче повиноваться умеют лишь те, кто научились командовать… между тем в прежние времена считалось, что дело обстоит противоположным образом. […]

Нынче все толкуют об изобретении господина Дагера [367], и нет ничего забавнее, чем объяснения, которые совершенно серьезно дают этому чуду наши салонные мудрецы. Господин Дагер может спать спокойно, его секрет в полной безопасности. Никто и не пытается описать, в чем там дело, всякий говорящий печется только об одном — вставить несколько ученых слов, которые он случайно узнал и не менее случайно запомнил. Тот, у кого друг или дядюшка разбирается в физике, изображает открытие господина Дагера как результат достижений физики; по мнению того, кто был некогда влюблен в дочку химика, Дагер обязан своим изобретением химии; наконец, те, у кого плохо со зрением, сводят все к оптическому эффекту. Наилучший способ избавиться от этих толкователей с их нелепой болтовней — свести их всех вместе; тут польется нескончаемый поток ученых определений, исковерканной латыни и изуродованного древнегреческого; что за бред! что за галиматья! эти разглагольствования хоть кого сведут с ума. Что касается нас, то на сегодняшний день мы поняли вот что: изобретение состоит в том, чтобы запечатлевать отражения предметов. Положим, вы желаете запечатлеть мост Искусств; вот он, ваш мост Искусств, вот его отражение на картинке; все хорошо? нет, все очень плохо; по мосту прошли муж с женой и, сами того не зная, стерли всю вашу картинку. Имейте же совесть, любители прогулок; вы мешаете художнику, который расположился вон там наверху, у окошка.

Наверняка новое изобретение — вещь восхитительная, но понять в нем что бы то ни было мы не в силах: мы выслушали слишком много объяснений.

19 января 1839 г.

Проклятая неизвестность. — То be or not to be.

— Сохраним ли мы наши портфели? — Сохраним ли мы наши ложи?

Неделя опять выдалась сугубо политическая [368]. Политика заменяла нам карнавал, и поделом ей: должна же она хоть как-то вознаградить нас за все те праздники, каких мы лишились по ее вине. Нынешние обстоятельства вносят в умы такую смуту, что тут уж не до развлечений. Люди мечутся в потемках, не зная, что ждет их завтра: печаль или радость, победа или поражение; все только и делают, что присматриваются и прислушиваются; министры говорят: «Обождем! возможно, через несколько дней эти кабинеты будут уже не наши»; претенденты говорят: «Обождем! возможно, через несколько дней мы уже будем министрами, и вот тогда-то…» Тогда-то вся жизнь их изменится; по этой причине и претенденты, и министры не сговариваясь откладывают обеды и приемы [369]. В самом деле, какая огромная разница: быть министром или не быть им; to be or not to be; от этого зависит все: иногда сам обед и всегда — список приглашенных. Сколько важных особ, например, вновь пригласит на обед господин Тьер, если он вернется в министерство! Сколько невоспитанных болтунов господин Моле, напротив, не станет вновь приглашать, если из министерства выйдет! В сущности, один просто унаследует сотрапезников другого.

Не все понимают, какая огромная дистанция пролегает между этими двумя состояниями: быть министром и больше им не быть. Когда бы все это понимали, обнаружилась бы разгадка многих необъяснимых поступков, которые вы объясняете неутоленным честолюбием, а мы — святой наивностью. Мы не имеем в виду господина Тьера; он, как и господин Гизо, может ожидать перемен в своей карьере совершенно спокойно; более того, мы полагаем, что ему катастрофы очень к лицу. Господин Тьер особенно велик после поражения; министерский пьедестал его не красит, борьба же, напротив, придает ему сил; его блестящий ум, его превосходное красноречие — все это немедленно возвращает ему то очарование, какого пребывание в составе кабинета его лишало. Господин Тьер особенно силен тогда, когда отстранен от власти. Поэтому то, что мы сказали давеча о господине Гизо, относится и к господину Тьеру. Он черпает славу из двух источников и, даже прослыв безответственным министром, останется глубоким историком [370]. Но к другим нашим государственным мужам и второстепенным министрам это не относится ни в малейшей степени: эти чего-нибудь стоят только при министерством портфеле. А женщины!.. неужели вы не понимаете, насколько рознятся для государственной жены жизнь обыкновенная и жизнь официальная! Принимать у себя без церемоний супругу английского посла и супругу посла австрийского, его преосвященство папского нунция, княгиню Л…, маршала де…, и проч., и проч.: чувствовать себя с ними на равных, приглашать их запросто, говорить с ними доверительно — это одно, и совсем другое — внезапно вновь слиться с толпой, вновь превратиться из знатной дамы в заурядную обывательницу, и, как простые смертные, иметь случай видеть всех этих влиятельных особ только два-три раза в год, по большим праздникам, а то и вовсе не видеть; согласитесь, что между этими двумя состояниями пролегает пропасть! Одно дело — быть окруженной угодниками и льстецами, и совсем другое — быть всеми забытой и покинутой; одно дело — иметь ложи во всех театрах, и совсем другое — не иметь больше нигде ни одной; одно дело — бывать на представлениях каждый вечер, и совсем другое — не бывать там вовсе. Что ни говори, предаваться веселью и умирать от скуки — вещи разные, и разница эта не может ускользнуть от внимания тех людей, которые испробовали и то и другое. Так что нет ничего удивительного ни в том, с каким нетерпением государственные жены ожидают исхода министерского кризиса, ни в том, какую привлекательность имеет для них министерское звание их супругов. Да и как могло быть иначе? мужчины, которым власть доставляет столько хлопот, любят ее и не могут без нее обойтись; как же не любить ее женщинам, которым она приносит только радости? И вот наши государственные жены мучаются неизвестностью: получат они министерство или не получат? Можно ли будет переехать на новую квартиру или придется оставаться на прежнем месте? Вопросов полно. Все зависит от ближайшего голосования в палате. «Камин дымит, нужно позвать трубочиста. — Обождем; если мы войдем в министерство, трубочиста позовут без нас. — Эта лошадь хромает, нужно ее сменить. — Обождем; если мы войдем в министерство, то купим серых лошадей лорда П…; они выставлены на продажу. — Мои брильянты потускнели, нужно их почистить. — Обождите; того и гляди, мы сможем заказать для них новую оправу». Вечное колебание между светом и тенью, между почестями и отставкой, между триумфом и покоем, между весельем и скукой. Государственные мужи спрашивают себя: «Будет ли у нас конверсия рент? Будет ли интервенция? Будет ли война?» Государственных жен волнуют другие вопросы: «Будут ли у нас приглашения на парадные дипломатические обеды? Будут ли у нас ложи?» Хорошо, если мужам не придется пуститься во все тяжкие ради того, чтобы дать ответы на вопросы жен.