Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский Страница 73

Ладные и сильные, как обезьяны, ребята Скотницкого, а их к тому времени набралось до двух тысяч, без промедления занимали самые удобные для наблюдения места: стены, крыши, комнаты верхних этажей, выбрасывая оттуда всех и вся.

У них были классные легкие луки и пищали.

Дмитрий, окруженный военачальниками, в кафтане, сверкающем золотом, на высоком черном коне, был самой заметной фигурой, и тысячи лиц с напряжением вглядывались в него: Отрепьев – не Отрепьев? Самозванец – не самозванец? Поляк – русский? Солнце ясное или садист-пыточник?

Толпа располагалась по всему пространству города. Все деревья, балконы, крыши, арки были заполнены людьми.

Иногда какая-нибудь мощная ветка рушилась под тяжестью любопытных людей и, к радости других горожан, с треском летела вниз.

Случались в толпе и первейшие русские бояре, переодетые простым народом. При виде царевича они переглядывались и перешептывались. Какое-то недоумение проявлялось на их лицах. Не того ждали.

Процессия дошла до Лобного места. Здесь Дмитрий остановился, снял шапку, закрыл лицо руками и некоторое время постоял неподвижно. Людское море в эту секунду замерло – каждый человек стоял не дыша.

С Лобного места Дмитрий проследовал в Архангельский собор. И море снова ожило, зашевелилось, заговорило. Все лица, как подсолнухи, повернулись ему вслед.

Подъехав к соборному храму Архангелов, Дмитрий сошел коня и под мощное церковное пение в сопровождении свиты и охраны вошел внутрь. Молодой государь поцеловал святые иконы и поклонился гробам царей Ивана и Федора и громко произнес:

– Отец мой и брат мой! Много зла нам сделали враги мои! Много ран нанесли они стране моей! Но слава святому Богу, мы здесь перед вами, и трон московский снова принадлежит благословенной семье нашей. А теперь во дворец! Займемся делами!

– Может, сначала трапеза? – спросил Басманов. – Животы подводит.

– Совместим! – решил Дмитрий.

Когда Дмитрий проходил мимо надгробия Годунова, он приказал Скотницкому:

– Бориса из храма убрать!

И уже у самого входа, почти на ступенях, он остановился и обратился к Басманову и Яну Бучинскому:

– Странно и непонятно нам, какая механика была у Годунова в голове. Умный же был человек. Ведь уступи он нам, сдай трон, как мы ему писали, ведь и жив остался бы, и Думой бы править бы мог, и многие бы дела решал. И честь имел бы не хуже прежней. И пользы много принес бы. Так нет, почему-то стоял он против нас до смерти, пока мы об него и обо всю его семью ноги не вытерли.

– Слишком многих убил, – сказал на это Басманов. – Отвечать пришлось бы, никакой суд бы его не простил – ни людской, ни царский.

– Слишком много холуев вокруг него было, – сказал Ян. – Убеждали: все прекрасно – выстоим, и все тут.

– Можно, я скажу, – вдруг вмешался маленький служка из духовных.

Все окружающие государя уставились на служку.

– Говори, – велел Дмитрий.

– Они считали, что, став государем на Москве, ты их сразу всех убьешь.

– Почему?

– Потому что ты, государь, у них в руках и дня бы не прожил.

Дмитрий подозвал жестом Скотницкого и приказал:

– Захвати этого служку в отряд и попридержи при себе. По первому требованию его мне представишь.

* * *

Василий Иванович Шуйский не решился собирать близких ему людей просто так, без предлога. А предлог должен быть солидный.

Нашел Василий Иванович. Решил он подарок сделать новому государю ко дню коронования: прикинуть по-черному, сколько денег есть сейчас у казны. А уже потом изыскивать их по приказам, по должникам, по городам.

Сзывались все в загородный дом князей.

Собрались Шуйские, Романовы, Голицыны, Черкасские, Шестуновы, Бельский и другие как представители разных приказов, вроде бы произвести денежный прикид.

Как ни плох был Борис, как ни жесток, а дела финансовые вел с умом. Денег в государстве прибавилось.

С Англией торговля наладилась. Одних кораблей оттуда пришло триста вместо двадцати при Грозном.

Сначала долго говорили о деньгах, о долгах городов, о податях, о неоплаченном войске в связи со смертью царя. Наконец, заговорили о главном.

Начал Василий Иванович Шуйский:

– Не тот государь пришел, не тот.

Все насторожились. Была долгая пауза.

– Не тот, которого ждали, – поправился Шуйский. Бояре, молча, ожидали продолжения. – Ждали мы того Дмитрия, который Отрепьев. И Борис Федорович, и патриарх нас убеждали, что это он идет. И воевали мы против него сами знаете как. А пришел другой. И Отрепьева с собой на веревочке привел.

Шуйский был зол и раздражен. Таким его никто раньше не видел, потому что обычно он говорил тихим, почти жалостливым голосом.

– Кто из вас знает этого человека, государя то есть? Кто из вас или ваших слуг видел его ранее?

Все молчали.

– Ну ты, Богдан Яковлевич? У тебя в каждом городе свой человек сидит. У тебя на всю Русию паутина. Что скажешь?

– А ничего не скажу. Только скажу, что разговор этот больно опасен.

– Ну, не более опасен, чем при царе Борисе, – сказал Дмитрий Шуйский, – или при царе Иване. Вели же мы их. Как нам считать: это настоящий государь или нет?

– Это как захотеть, – сказал Богдан Яковлевич. – Можно и так считать, и эдак. Можно всю жизнь от добра добра искать, а можно и остановиться. Это при Бориске Годунове было чем хуже, тем лучше. Сейчас случай не тот, сейчас чем лучше, тем лучшее.

Дмитрий Шуйский ничего не понял, а князь Василий насторожился. Пора было ограничивать разговор, а еще лучше оканчивать.

– Эй, кто там из челяди! – хлопнул он в ладоши. – А ну, принесите нам меда и браги! Выпьем за имя царское и за здоровье его.

И захолодело в животе у Шуйского. Почувствовал он, что могут его сдать. Но не мог он уже остановиться. Его постоянно грызла мысль: «Кому я сам открыл дорогу в Москву? Кого посадил на трон сам, своими руками?»

А Богдан Яковлевич Бельский прекрасно понимал, что при государе Дмитрии Иоанновиче он будет в высокой чести, а при царе Василии Ивановиче Шуйском неизвестно где окажется. Может быть, и на погосте.

* * *

К удивлению поляков, кремлевской обслуги и самого Басманова, молодой государь вел себя в Кремле так, будто родился в нем.

Его не смущало огромное количество челяди самого разного ранга и назначения. Не смущали золотые ткани, которыми были обиты царские комнаты. Не смущала золотая посуда и дикое количество блюд и питья, подаваемых к каждому столу.

Держался он по-царски: порою чрезвычайно добро, порою самодурно, порою просто свирепо. И все же Дмитрий прекрасно понимал, что для спокойного царствования ему необходимо переехать три бревна.