Вера (Миссис Владимир Набоков) - Стейси Шифф Страница 72

Пэт Ковичи, первый издатель, прочитавший «Лолиту», не счел ее даже книгой для взрослых. Во всяком случае, она не для тех, кто не спешит загреметь в тюрьму; он решительно рекомендовал Набокову не публиковать роман, считая, что как раз выпускать книгу анонимно и значит навлечь на себя гнев правосудия. Попавшая в его кабинет рукопись не имела подписи; Набоков направил ее туда, заручившись письменным обещанием в ответ на свою просьбу: «связываю словом Вас и всякого, кто связан с Вами, ни при каких обстоятельствах не оглашать истинного имени автора, пока я сам не дам на то официального разрешения». Январское письмо от Ковичи застигло Набоковых на Ирвинг-плейс в момент, когда на Веру обрушился шквал экзаменационных работ, а Владимир трудился над приключениями очередного квартиранта-европейца средних лет, через две недели пришедшими на смену «Лолите» на его письменном столе. Его любимое детище было возвращено экспресс-почтой без обозначения имени автора на упаковке. В тот же день Владимир попытался подложить свою бомбу замедленного действия под издательство «Нью Дайрекшнз», однако выяснилось, что Лафлин где-то за границей. В марте в издательстве «Саймон энд Шустер» прознали, что Уоллес Брокуэй нанес Набоковым визит, чтобы обсудить переиздание «Анны Карениной», которое Владимиру предлагалось оснастить научно-критическим аппаратом. Набоков воспользовался этой встречей, чтобы поговорить об иной юной особе, рано и трагически ушедшей из жизни; рукопись в двух черных скоросшивателях в условиях полнейшей секретности ушла в издательство «Саймон энд Шустер» 18 марта ^[201]. Весь этот семестр у Владимира было полно работы (он, как впоследствии выразилась Вера, «был по уши в „Пнине“»), так как пришлось параллельно работать еще и над комментарием к Толстому ^[202]. Изначально Набоков надеялся завершить «Пнина» к июню, однако вышло так, что он ошибся на год, хотя Ковичи, судя по первым главам, уже предложил на книгу контракт. Через десять недель после того, как рукопись послали Брокуэю, Вера решилась потормошить его — использовав его домашний адрес — насчет «романа о Г. Г. и Л.». В конце июня Брокуэю пришлось признаться, что коллеги узрели в книге чистую порнографию. И он предложил обратиться к Барни Россету в «Гроув Пресс». Владимира такой поворот не остановил, однако он пришел к выводу, что для пристраивания книги может потребоваться агент. И уже был готов по-царски выложить 25 процентов комиссионных. Вероятно, из-за долгого отсутствия Лафлина рукопись всю оставшуюся часть лета пролежала в Итаке, в запертом на ключ ящике письменного стола. Ее автор сделал себе пометку, чтобы не забыть, куда спрятал ключ.

Именно Вера выступила с идеей — возможно, с подачи Ковичи, — что у романа есть некоторый шанс быть опубликованным за рубежом. 6 августа 1954 года из городка Таос в штате Нью-Мексико она написала Дусе Эргаз, предприимчивой русской даме, литературному агенту, которая долгое время занималась делами Набокова во Франции. Сообщив массу домашних подробностей, Вера в конце спрашивает: «Муж написал крайне оригинальный роман, который, по причине здешней пуританской морали, не может быть тут напечатан. Какие существуют возможности опубликования его (на английском) в Европе?» И просит немедленно ответить, сообщая свой адрес в Таосе, где ожидает пробыть до конца месяца. Лето оказалось полным разочарований. В финансовом отношении лето всегда сложный период, а лето 1954 года выдалось неблагоприятным вдвойне. «Пнин» еще не начал по-настоящему приносить доходы, что произойдет лишь с будущего года, «Лолита» же оказалась удивительно неконтактным ребенком. Да и Дмитрий был не лучше: остаток весеннего семестра он тренировался в запускании фейерверков — поводом послужил день его двадцатилетия, — и Вера с удвоившейся тревогой огорчалась, что всего за год до окончания университета планы сына на будущее все еще не определились. Владимир был подавлен полным фиаско с «Лолитой». Этому роману он посвятил почти пять лет, он был лучшим его произведением на английском языке. Между тем все трое Набоковых убедились, что их новое жилье в Таосе, снятое ими по переписке, оказалось отнюдь не в живописном месте, как они ожидали. Вера впоследствии писала домовладелице, что им еще «никогда не приходилось обнаруживать, чтобы описание так отличалось от реальности». Вера, в своей работе тщательно подбиравшая слова, теперь не стеснялась в изъявлении своего негодования:

«Мы ожидали увидеть дом „с садом и цветником в три акра“. Обнаружили дом у дороги с узенькой полоской до невозможности общипанного садика при кухне на заднем дворе. Негде гулять, нельзя даже посидеть перед домом, так как сам дворик ничем не защищен от постоянно циркулирующего туда-сюда через боковую калитку семейства Мартинес. Более того, если дует южный ветер, вонь из канализации заполняет дворик и наводняет дом… „Стремительная горная речка“ оказалась дренажной канавой. С потолка постоянно сыплется пыль с песком, и через двери и шаткие [sic] сетки в дом летят мухи, полки загажены мышами, а в ящиках повсюду их помет. Сначала мы собирались развернуться и уехать, потом все-таки решили попробовать остаться».

В письме к золовке Вера не стесняется в выражениях, описывая двор, заполоненный курами и ненавистным многочисленным семейством Мартинес.

Сам Таос также Набоковых не очаровал. Городок поразил Веру как «какая-нибудь заштатная Гринвич-вилледж» ^[203]; на ее счастье, город оказался от них на расстоянии десяти миль. С первого же взгляда все вокруг повергло ее, а судя по всему, и Владимира в уныние. Когда приятель хозяйки дома попытался помочь Набоковым разместиться, то столкнулся с Вериной холодностью и неприветливостью. Поскольку в доме не было телефона, он был вынужден лично наведываться к Набоковым. Вера воспротивилась завязыванию дружеских отношений; с трудом сдерживая себя на изысканном, им устроенном пикнике, она, извинившись, ушла с чаепития, куда под конец пригласили гостей. Обрадованный тем, что этот преданный читатель «Нью-Йоркера» знает свое дело, Владимир повел себя более уважительно в ответ на знаки внимания со стороны данного жителя Запада. Для начала Владимир изъявил желание встретиться с хозяйкой Фридой Лоренс, что явившийся вместо нее их новый знакомец с радостью пообещал исполнить. Вера эту идею отвергла. «Не испытываю ни малейшего желания встречаться с этой мерзкой и гнусной особой. И сама не пойду, и тебе незачем без меня ходить!» — отрезала она. Вера испытывала бесконечное презрение к этой писательской, явно бросающейся тарелками, вдове, ей уже опротивело все у той в доме, и, вероятно, уже тогда возникли особые причины для расстройства: в начале августа в баке, откуда Набоковы брали питьевую воду, обнаружилась пара утонувших бурундуков. Животные были обнаружены уже после того, как все семейство Набоковых заболело.