Ложь - Петр Краснов Страница 72

Пижурин сидел у Акантова в Лизином кресле. Перед ним стояла привезенная им бутылка очень дорогого вина и стакан. У ног стояла корзина с другими бутылками такого же вина. Акантов сидел подле Пижурина на стуле и смотрел, с ужасом и жалостью, на искривленное болезнями тело Пижурина. Он слышал, что про Пижурина повторяли известный анекдот, что, когда одна маленькая девочка увидела Пижурина, она в ужасе сказала матери: «Мама, что это: человек, или нарочно?»…

Гостя привел, почти принес, по лестнице здоровый, рослый шофер-француз.

Пижурин и точно на человека не походил. Какое-то человекообразное чудовище из Уэлльсовского романа. Человек будущего, сорокового века, мозгляк, с огромным черепом, искривленный подагрою и ревматизмом, потерявший зрение, силу ног и рук, полупаралитик, сохранивший во всей остроте большой циничный ум и все влечения тела.

Хриплым голосом, Пижурин говорил:

– Простите, что со своим вином. Не полагается, знаю, но не могу иначе. Что мне осталось? Почти не вижу. Читаю с трудом. Мне читают вслух, это – не то. Остались: вино и женщины. Покупать любовь приходится. Знаю, что противен… отвратен. Да, к счастью, не вижу выражения лица женщины, лишь ощущаю ее… Так уже теперь без вина-то и объясниться не могу…

Пижурин налил стакан, медленно выпил его и продолжал:

– Галганов мне говорил, что вас смущает масонство, как учение. Давайте, посмотрим в корень дела… Начнем с легенд. В легендах-то откроется вам и главное… У христиан – легенда – воскрешение Лазаря. На утрени в Лазареву субботу у вас, православных, поется тропарь: «Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя из мертвых воздвигл еси Лазаря, Христе Боже»… Удивлены? Я все службы наизусть знаю. В молодости едва в монастырь не поступил, но, вместо того, попал в университет, на естественный факультет, и вся моя глубокая вера разлеталась, как табачный дым в морской ураган, а память у меня огромная. Вот и помню все. А там, после университета, и пошло все кувырком; наследовал я от отца большое мучное дело на Волге. Заграницу благодетельствовали российским хлебцем; Канада и Аргентина работали вместе с нами, так понимаете, было на что пожить всласть, ни о чем не думая. Ну и заграницей залежи капиталов остались, не с протянутой рукой сюда пришел… Пейте, однако, вино; это капли того моря, что мною выпито…

Густое, темное, превосходное вино играло в простом стакане, облагородив рыночное стекло Лизиного хозяйства…

Пижурин выпил, зажмурился, потер ладонью по лбу и сказал рассеянно:

– Да, о чем я говорил-то?..

– О том, что в университете вы утратили веру.

– Ну, университет туг, может быть, и не при чем… Думаю, что, когда вплотную познакомился я с материализмом, закрался мне в душу страх смерти. Вы знаете это чувство?..

– Я человек военный. Мне оно не к лицу.

– Может быть. Однако… Не верю-с… Может быть. Был я молод, темперамента бурного, не скажу: красив, очки я и тогда носил, был близорук, но был я силен, и такая во мне бурная жажда жизни была, что, вот, никак не мог я примириться со смертью. Как это, меня не будет?.. Невозможно!.. «Общее воскресение прежде Твоею страсти уверяя», все повторял я, и жадно листал Евангелие, ища подтверждения этого, ища рассказа о том, что будет после смерти. И прочел я, как спросили фарисеи Христа, кому будет на том свете принадлежать жена, которою на этом свете владели семеро. И сказал Христос, что на том свет ни жениться, ни разводиться не будут, но будут, как Ангелы, пребывать в лицезрении Бога… И все тогда возмутилось во мне. Бурная, молодая кровь закричала: не хочу! не хочу!.. Никаких Ангелов мне не надо… Мне подайте, и тут и там, женщину, прекрасную, умную, тонкую, образованную и… развратную до тела… Француженку, а еще лучше – свихнувшуюся пьяную русскую бабу… Мне подайте хмельной угар русского кабака, гитарный звон и гнусавое цыганское пение. Чтобы поплыл перед глазами сизый туман кабака, и в нем чтобы гибкое знойное тело сидело на коленях, и жгучи и горячи были поцелуи купленной пьяной страсти… а потом дикая пляска, вскрики, запах восточных духов и девичьего пота, топот ног, взвизги… и нирвана тяжелого, пьяного сна… А после – русская баня, с вениками, с потком, с парением, и опять-таки с бабой… Вот мой рай… И я предался ему… Видите, что со мною сталось…

Пижурин наполнил стаканы и медленно, со вкусом, смакуя, осушил свой и налил его снова:

– Прекрасное вино, – сказал он. – Только во Франции, за огромные деньги, вы можете достать такое вино… И тогда я начал искать чуда. Голос с того света хотел я услышать. Я увлекался спиритизмом, я ночи проводин над трупами, и… ничего, ничего!.. Я ездил в дома с нечистой славой, чтобы, ну хотя бы маленькое привидение явилось, чтобы сказало, что тот свет есть… Хотя бы во хмелю увидеть, ну, там, малюсенького какого-нибудь зеленого чертика, самого там захудалого выходца из ада… Хотя бы таинственный стук раздался в комнате, щелкнуло что-нибудь непостижимым образом, засветились в углу чьи-то потусторонние глаза и заставили ужасом забиться потревоженное сердце… Ничего!.. Ничего!.. Я стал материалистом. Но материализм меня не удовлетворил… Видите, я образованный человек. Я свободно читаю на четырех языках, у меня здесь библиотека – пять тысяч томов! – все о том же, о будущем, о потустороннем. И я стал искать. Тогда-то я и вступил в масонскую ложу…