Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон Страница 72

Казалось, всё, шло нормально, пока мы не начали перелетать Альпы и выражаться в адрес матери всех бурь и ветров, хотя раньше я никогда этого не делал, да и к чему матерей в чём-то обвинять.

Мы летели в Роджер в любимом самолёте Алана по имени «Сердитый Голубь». Это был десяти местный самолёт, и пилоты сидели в отгороженной кабине с дверью, такой же точно как в обычных самолётах в Хитроу. Двое из них пели песни о его пилотажных свойствах и о том, какое это счастье летать...

И вот мы попали в шторм. Я молился, чтобы самолёт работал так же превосходно, как в той песне, поскольку не верил ни одному её слову. Лично я думал, что этот самолёт — лишь старая колымага.

Вот нас начинает подбрасывать вверх. В считанные секунды мы резко взмываем на тысячу футов, а потом снова падаем вниз. Облако такое плотное и тёмное на вид, что с трудом можно разглядеть крылья. Тешу себя надеждой, что у руля сидят два стоических парня, с которыми, не моргнув глазом, мы пройдём это ужасающее испытание. Я принял максимальную дозу «Южного Комфорта» не столько вовнутрь, сколько на рубашку и брюки. Тогда я сожалел о том, что не напился с самого начала полёта, потому, по забавному стечению обстоятельств, и оказался в начале интереснейшей части последней страницы наших жизней. Но так поступил Серж, один из наших финансовых менеджеров, путешествующих с нами. Как правило, он садился на заднее сидение и составлял там наши счета. Он делал их так, что запах достигал передних сидений. Но на сей раз, он распевал заунывную шотландскую песню, которой его друг из Глазго, Цинки, научил его: «О, я больше не захочу ждать... или я больше не захочу тебя видеть. Но я вернусь, чтобы увидеть тебя, да я вернусь, чтобы увидеть...»

Наблюдая за происходящим, я уже не мог напиться прямо перед моей предполагаемой смертью, потому и присоединился к Сержу, и вскоре мы на пару голосили эту калидонскую панихиду в преддверии своего падения. Добавлю, если вообще возможно добавить к этому вращающемуся, грохочущему, светящемуся, дребезжащему и сверкающему молниями ужасу, градины размером с бильярдный шар (я не вру), что так и сыпались с неба. Я дал небесам нижнюю ноту си, так как, если честно, мне уже совсем не нравилось, как они с нами обращались. Градины звучали как Кит Мун, громящий свой роскошный номер в гостинице-пентхаусе острым концом своей кирки. Мощная сила снесла всю краску с носа самолёта, не оставляя нам ни малейшей надежды на спасение.

Я сфокусировал взгляд на наших бесстрашных пилотах, представляя, как они, сидя у штурвала, с беспрецедентной ловкостью уводят наш самолёт подальше от остроконечных горных вершин. Я видел их невозмутимыми, спокойными и собранными. Видел, как они проверяют курс по круговой шкале, бросая друг на друга дружеские невозмутимые взгляды, как они обычно это делают во время своей повседневной работы. «Да благословит Господь их стоические, британские сжатые губы», — так думал я о наших героях.

И снова ещё одно резкое снижение, и ещё один сильный удар, и мы внезапно выровнялись, выскочив из очередного погружения, которое на этот раз было таким сильным, что дверь в кабину настежь распахнулась, и мы увидели наших героев.

Отпустив штурвалы, они руками удерживали разбитые ветровые стекла, которые всё ещё принимали на с себя удары градин. Мы не знали, что в такой ситуации, пилот оставляет самолёт в «свободном плавании». Но если мы испугались настежь распахнутой двери, то какой же страх теперь приморозил нас к нашим креслам, когда мы увидели летящие прямо на нас градины. В такой момент! К кому обращаться?

Я прыгаю вперёд, чтобы схватить штурвал, который, то мотался взад-вперёд, то дико поворачивался в сторону, подобно бычьим рогам, как на на родео, когда бык пытается скинуть тореадора. Наконец, шторм ушёл. Не могу описать словами тот ужас и последующее облегчение. Мягко говоря, мы выглядели слишком подавленными. Один из парней сфотографировал нас на фоне носа самолёта, уже не такого блестящего, как отполированное серебро. Град сорвал каждый дюйм краски.

* * *

Двадцать пять лет спустя, я чувствовал себя более подготовленным к сюрпризам в авиапутешествиях. В 2000 г. я побывал в штате Орисса (Индия) после наводнения, и на самолёте из Бхуванешвара возвращался в Калькутту. Тогда мы попали в зону сильной турбулентности. Мне было интересно посмотреть, как в этом случае будут реагировать пассажиры гражданского самолёта, и сравнить их реакцию с моей.

Индия — это наиболее выраженная демократия с миллиардом душ населения. Там говорят на множестве языков. Сотни диалектов и религий, и как никогда раньше всё это проявилось в тот рискованный момент. Я всегда ношу с собой чётки и довольно много молюсь во время каждого путешествия, неважно какого — трудного или спокойного, и так как сила шторма мотала нас туда-сюда, я начал всё громче повторять свою молитву, чтобы отчётливо слышать имена Господа сквозь рёв ветра, дождь и шум двигателей. Харе Кришна Харе Кришна... Рядом со мной сидел мусульманин, который тоже начал молиться вслух Аллаху. Рядом с ним сидел последователь Саи Бабы, который тоже начал повторять Саи Рама Саи Рама. Перед нами сидели два сикха в великолепных синих тюрбанах. И они начали очень быстро произносить Гуру Уахе Гуру Уахе. Англичанки начали истерично хохотать, а затем стали кричать, и смех уже превратился в слёзы: «Иисус, Иисус, спаси нас, спаси нас...» Ну, а если и этого недостаточно, то там были ещё монахи-буддисты, которые тоже что-то интенсивно бормотали, чего фактически невозможно было разобрать. Эта ситуация даёт вам некоторое представление, насколько религиозны жители индийских субконтинентов, и как все они принимают прибежище у Господа в трудную минуту.

Возвращаюсь к годам «Жуткого полёта». Мы оказались на премьере музыкального шоу в Мюнхене в Германии. На сей раз у Роджера, нашего главного пилота, был помощник из «British Airways». Он думал, что имеет полное право отлучаться на выходные, и потому Алану иногда приходилось заменять его. Когда разрешили взлёт в тёмную заснеженную ночь для 3-часового перелёта в Англию, шёл сильный снег. Я хорошенько напился, так как мне совсем не хотелось, чтобы непогода отыгрывалась на мне, если нас куда-нибудь опять занесёт. Уже через 5 минут после взлёта второй пилот, который ушёл на малый перерыв, стал светить своим фонариком у переднего края левого крыла, а потом что-то быстро нашёптывать Роджеру.

Счастливчик Алан спал около меня, и я ни у кого не мог спросить, что там происходит. Тогда второй пилот сделал то же самое. Только он начал светить уже правое крыло. На сей раз капитан пристально смотрел на освещённую область и быстро передавал что-то через переговорное устройство.

А потом, как вы можете догадаться, произошло кое-что ещё. Роджер накренил самолёт влево, и тот стал быстро терять высоту. Естественно, я спросил, что происходит. Он спокойно ответил:

— Мы всего лишь снижаемся.

Я подумал: чёрт возьми, я уже знаю, что мы снижаемся, но почему? Мы приземляемся? Или падаем? Кто-то может мне ответить?! Теперь я уже ясно вижу страх на лице второго пилота, когда тот поворачивает голову, снова глядя на крылья.

— Что это там происходит, старина? — поинтересовался нетрезвый пассажир у застывшего в ужасе пилота.