Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс Страница 72

Эти меры предосторожности наполовину забавляли, наполовину раздражали президента. У Гитлера великолепная возможность сбросить бомбу и накрыть разом столько важных лиц, собравшихся здесь, размышлял вслух президент во время обеда.

— Если нас всех, кроме Фрэнсис, прикончат, то у страны будет президент-женщина!

В Овальном кабинете на втором этаже и Овальном офисе административного крыла здания царил обычный для Рузвельта распорядок дня. Теперь, однако, по примеру Черчилля создали комнату, увешанную картами. На пути в офис и обратно президент любил окинуть взглядом большие карты с нанесенными на них линиями и значками, обозначавшими движение оперативных группировок флота и конвоев. Он изучал здесь бюллетени последней информации и болтал с молодым дежурным офицером. Но в целом Белый дом не воодушевлял, особенно после отъезда Черчилля. Рядом не было семьи. Элеонора больше чем обычно работала в своем Агентстве гражданской обороны и занималась бесконечным рядом других дел. Бремя событий, в большинстве чрезвычайного свойства, все сильнее давило на психику — и сотрудников Белого дома, и президента. Не так, как прежде, располагали к расслаблению вечера; чаще звонил телефон, больше поступало телеграмм и сводок неожиданного содержания.

Случаи расслабиться, однако, бывали. В напряженные месяцы до и после Пёрл-Харбора президент на каком-то этапе стал снова встречаться с Люси Меркер. Казалось, их роман навсегда закончился в 1920 году, когда она вышла замуж за Уинтропа Рутерферда, состоятельного вдовца, старше ее лет на тридцать. Более того, через год Рузвельт стал инвалидом и перешел на попечение матери и жены. Но некоторое время спустя ему удалось снова связаться с Люси. Она периодически появлялась на официальных церемониях в Вашингтоне во время первых двух сроков президентства. Супруг ее недавно перенес удар и медленно уходил из жизни, а Рузвельт чувствовал себя в это время в Белом доме более одиноким, чем прежде. Он находил Люси такой же пикантной, обворожительной женщиной, как и четверть века раньше.

Возобновление романа ни для кого в Белом доме не было секретом, кроме Элеоноры Рузвельт. Франклин встречался с Люси на дороге за Джорджтауном, и часа два они катались на машине вместе; очень редко назначали встречи в других местах. Когда однажды Франклин спросил Анну, не будет ли она возражать против присутствия на обеде его «старого друга», дочь, поколебавшись две-три секунды, сказала, что, конечно, не будет. Несомненно, связь Франклина с Люси носила больше характер душевной, нежели физической близости. Люси Меркер все еще воспринималась Рузвельтом как идеал женственности: очаровательная улыбка, почти жгучая красота, безукоризненная, грациозная фигура. Она привлекала его еще и своей живостью, полной поглощенностью его рассуждениями о политике, о людях и старых временах, отсутствием претензий на что-либо иное, кроме новых свиданий с ним.

Но еще больше, чем к отвлекающим встречам с Люси, Рузвельт чувствовал тягу к Гайд-Парку — здесь он сбрасывал часть забот и бремени, особенно тяготы вынужденных официальных встреч. Предложение супруги превратить большой дом в Гайд-Парке в санаторий твердо отклонил: напомнил ей, что не может больше совершать морские прогулки и сомневается даже, что воспользуется когда-нибудь яхтой «Потомак» — это удобная мишень для самолетов противника с ближайшего авианосца. «О'кей, моя совесть чиста», — завершила она этот эпизод в мемуарах. Таким образом, зимой и весной президент каждые две-три недели садился в длинный, медленный поезд, тащившийся к Гайд-Парку, чтобы побыть там пять — десять дней.

Рузвельт строго-настрого указывал: эти поездки не афишировать. Выезжал он из Белого дома вслед за армейским грузовиком, груженным его багажом и документами, в небольшой компании — Хассет, Грейс Талли, один-два секретаря, доктор, иногда Гопкинс и всегда агенты службы безопасности — и садился в президентский поезд близ уединенной платформы. В президентском вагоне дремал, рассуждал на свободные темы, потягивал коктейли с сотрудниками, следил через окно за мелькавшими людьми и деревьями, знакомился с новыми сообщениями и подписывал распоряжения.

Из Манхэттена локомотив центрального депо Нью-Йорка доставлял его на плоскогорье, расположенное за рекой, у Пеукипсье, в 7 милях от Гайд-Парка. Вскоре президент с удовлетворением погружался в атмосферу родного дома. Вместе с сотрудниками останавливался в бывшем особняке Вандербильта в 3 милях от реки. Он хорошо знал этот особняк, его бывших владельцев и современную обстановку. Президент размещал Хассета и других в отведенных им комнатах и потешался вместе с ними над попытками Вандербильтов копировать роскошь французских королевских дворцов. Сравнивал показное великолепие особняка со скромными и простыми домами старых семей Гудзоновой долины. Президент говорил Хассету, что содержит свой дом так, как хотела его мать и члены его семьи в течение столетия и более. Он имел в виду, как свидетельствовал Хадсон, что старые семьи не стремились выставлять роскошь напоказ.

В ходе этих поездок Хассет фактически превратился в ближайшего секретаря Рузвельта. Проводя время с президентом в поезде или навещая его утром в спальне и даже в ванной («Садись на стульчак, но помни, что на тебе брюки», — сказал ему однажды Рузвельт) или разложив на столе в кабинете документы, чтобы просохла жирная подпись президента, Хассет обсуждал с шефом интересовавшие обоих темы: старые книги и их авторы; старые семейные друзья и известные личности; птицы, деревья и прежде всего — политики из округа Датчисс, известные там места и события. Рузвельт имел здоровое чувство собственника — с удовольствием сообщал налоговым властям, что владеет грузовиком-вездеходом, самосвалом, многоместным легковым автомобилем и маленьким «фордом», хотя и не мог точно сказать, принадлежат ли ему овощи и фрукты из небольшого сада. Он никогда не переставал восхищаться местной фауной и флорой; одну из своих поездок в Гайд-Парк приурочил ко времени, когда зацвел кизил, а позже, в том же мае, поднялся в 4.00 утра, чтобы полюбоваться птицами на пруду Томпсон в Пайн-Плэйнсе. С просветлевшим лицом рассказывал, как однажды на рассвете слушал пение болотного крапивника, затем краснокрылого черного дрозда, затем выпи, — он утверждал, что способен различать голоса двадцати двух видов птиц.

У Рузвельта, вероятно, не было в жизни «типичного дня», но в субботу поздним мартом в Гайд-Парке он удивлял окружавших его людей многосторонностью интересов и изменчивостью настроений. Утром болтал с Хассетом на разные темы, в том числе о сэре Василии Захарове и американских производителях оружия, поддерживающих связи с нацистами. Затем сообщил Хассету о своем намерении совершить неожиданный негласный визит в Нью-Йорк без сопровождающих (намерение не осуществилось). После этого он обсуждал с Гопкинсом проблемы организации командования Тихоокеанского региона. Потом съездил в особняк Вандербильта, навестил Хэки (Луиза Хэкмайстер, руководитель телефонной службы Белого дома) и Хассета, с которыми обращался так, словно это были императрица Жозефина и кардинал Решилье, и поделился с ними оставшимися знаниями о Вандербильте. Некоторое время спустя работал над проблемами антитрестовского законодательства и другими государственными делами. Вечером повез в стареньком «форде» Грейс Талли, дочь Гопкинса Диану и ее отца на обед в коттедж Элеоноры — «Вал-Килл». Там у камина шел разговор о кузенах, внуках и друзьях. За обедом Элеонора подбросила супругу несколько острых вопросов, почерпнутых ею в поездках: посылка в море эсминцев без опознавательных приборов, слухи о дефиците зажигательных средств, падении производства бомб из-за забастовки. Рузвельт отмел эти разговоры как сплетни. Говорил, что необходимо создать объединенное командование, но заметил, что Маршалл ничего не знает о флоте, а Кинг — об армии. Возмутился поведением изоляционистской прессы, которая не умеет хранить военные секреты, сетовал на неспособность министерства юстиции справиться с ней. Признался, что испытывает некоторое расположение к Артуру Кроку и Марку Салливану, как старым, но надежным деятелям; утверждал, что ему удается вести дела со Сталиным лучше, чем англичанам. Уточнил — ему так кажется, когда Элеонора попыталась оспорить его заявление. Коснулся новых методов стоматологии в армии; припомнил время, когда нанес своему дантисту боксерский удар — кончилось действие веселящего газа. Защищал Уолтера Уинчелла, подтрунивал над Грейс Талли — она якобы похитила кусок ветчины в пятницу. Затем поинтересовался, чем заменят резиновые пояса в условиях ограничений военного времени, но дамы его успокоили — проблемы не возникнет. Рузвельт возвратился в большой дом около 10.00. Потом госпожа Рузвельт сказала гостям, что для ее супруга возможность расслабиться очень важна, иначе он не выдержал бы три срока президентства, особенно последний.