Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи Страница 71

Со своей стороны префект гвардии Бурр готовился выйти на сцену. Он был обязан своей должностью Агриппине. Она могла на него рассчитывать. Около полудня двери дворца раскрылись, и Нерон с Бурром вышли к когорте преторианцев, столпившихся перед зданием. Префект представил молодого человека солдатам, которые тотчас приветствовали его и отнесли в лагерь в носилках. В этот момент кое-кто все-таки осведомился о Британнике, но это не вызвало никакого ответного порыва, о мальчике словно забыли. Ничего удивительного: вспомним, что Агриппина добилась перевода трибунов и центурионов, заподозренных в симпатии к сыну Клавдия. Командиры, начиная с префекта, были преданы Нерону, а это значило, что гвардия на его стороне. Всякий знает, что в армии начальство играет большую роль, чем в любом другом учреждении. Короче, в лагере Нерона провозгласили императором при собрании всех когорт. В очередной раз армия высказалась прежде сената, которому оставалось только утвердить выбор военных.

Клавдию устроили пышные похороны. Новый принцепс произнес с ростры элегантный панегирик, сочиненный Сенекой. Пока речь шла о большой начитанности покойного и успехах его внешней политики, публика не возражала. Но когда, по словам Тацита, оратор добрался до его мудрости и проницательности, раздались смешки. Отлично. Исторический образ кретина начал формироваться уже в день похорон. Тем не менее интересно отметить, что современная публика судила о Клавдии неоднозначно. Во всяком случае, ее суждение было лучше, чем впечатление, остающееся после поверхностного чтения историографии. Это тем более примечательно, что аудитория, конечно же, состояла из сенаторов, то есть людей, мало расположенных к его особе.

Несмотря на смешные стороны Клавдия, сенат причислил его к сонму богов, как прежде Августа. Ему посвятили храм на одном из семи римских холмов — Целии, но выбор места был сделан с умыслом. Похоже, что это решение стало проявлением лукавства сенаторов, словно «отцы» хотели сыграть шутку с новым богом. Известно пристрастие Клавдия к этрускологии. Так вот, согласно более или менее легендарной этимологии, название «Целий» происходит от имени этрусского вождя Целеса Вибенны, которого поселил там один из этрусских царей Рима, если не сам Ромул. Оказывается, Клавдий хорошо знал эту легенду и совершенно иначе истолковал ее в своей речи, произнесенной в 48 году, — о допуске галлов в сенат. По его мнению, Целее на самом деле был собратом по оружию царя Сервия Туллия, и тот назвал именем друга этот холм, когда завладел им. Клавдий хотел таким образом приукрасить образ Сервия Туллия, приписав ему включение холма в черту Рима.

У него имелся для этого мотив, который обнаружил историк Робер Тюркан. В самом деле, историческая традиция приписывает этому царю деление римлян на центурии согласно их богатству и на классы. То есть Сервий Туллий стал своего рода цензором еще до создания этой должности, которую в момент произнесения речи исполнял сам Клавдий. Таким образом, учредить культ Клавдия у столь любимых им этрусков, вероятно, было для сенаторов чем-то вроде посмертной насмешки.

Насмешка переходит в издевательство, если представить себе Целий в то время. Удаленный от исторического и политического центра, этот квартал не был самым престижным в столице. Как говорит Робер Тюркан, «сразу складывается впечатление, что Клавдия “освятили” вне священных мест Города, словно на отшибе». Помимо этого холм славился в основном своим обжорным рынком и борделями: Клавдий, большой любитель женщин и хорошей еды, попал в свою стихию… Можно представить, как потешались сенаторы, когда отправляли новоиспеченного бога на этрусский холм к торговкам рыбой и шлюхам! Ничего себе Олимп! Не говоря уже о хохоте, каким, должно быть, встретил его прибытие плебс… Великолепная месть аристократии уродливому узурпатору-заике, которого она терпела 14 лет! Плиний Младший скажет в «Панегирике Траяну», что «Нерон причислил Клавдия к небожителям, чтобы насмеяться над ним». Это ложь: молодому императору было необходимо обожествить своего приемного отца, чтобы укрепить собственные позиции. (Жанр панегирика часто требовал очернить предшественников, чтобы возвеличить героя произведения. Траян же предоставил апофеоз своему приемному отцу Нерве совершенно искренне.) Но правда и то, что с годами Нерон не будет выказывать почтения к культу и храму своего предшественника: после смерти Агриппины он уже не отправлял культ, а храм убрал, чтобы устроить фонтан на Aqua Claudia. Только в правление Веспасиана здание будет отстроено заново, а культ восстановлен.

Так наш император вошел в сонм Бессмертных и в историю таким же осмеянным, как и при появлении на свет. Каждый оттачивал на нем свое остроумие, начиная с Нерона, отличившегося труднопереводимым каламбуром: «Клавдий перестал (бла)жить среди людей» (morari eum inter rivos). В латинском глаголе morari (оставаться) первый слог краткий, а второй длинный. Но Нерон произносил оба слога длинными, и тогда это слово означало «быть глупцом»: становилось понятно, что «Клавдий перестал валять дурака среди людей». Нерону также приписывают привычку называть белые грибы по греческой поговорке «пищей богов». Намек на отравление слишком явен, чтобы Нерон позволял себе такое, но как знать. Брат Сенеки Юний Галлион в шутку говорил, что Клавдия втащили на небо крюком, намекая на способ втаскивать трупы казненных на ступени Гемонии.

Однако самым жестоким оказался сам Сенека со своим памфлетом «Отыквление божественного Клавдия». В литературном плане этот опус относится к Менипповой сатире, то есть римскому сатирическому жанру, в котором смешаны проза и стихи. Если коротко, то в памфлете Клавдий высмеивается за физические недостатки; боги считают его преступником и не хотят видеть рядом с собой; Клавдия отправляют в преисподнюю, где его встречают его жертвы; судья Эак, зная о страсти Клавдия к игре в кости, осуждает его на бесконечную игру с бездонным стаканчиком, но Калигула забирает его к себе в рабы. Впрочем, он очень скоро захотел от него отделаться и вернул обратно Эаку. Тот, не зная, куда девать Клавдия, отдал его своему вольноотпущеннику, чтобы разбирать судебные дела. Клавдий, посвятивший много времени отправлению правосудия и способствовавший карьере своих вольноотпущенников, Клавдий, верховный судья на земле, стал рабом вольноотпущенника судьи из преисподней!..

Сенека сводит тут личные счеты за восемь лет ссылки на Корсику, где ему, кстати, совсем не понравилось. Но его опус преследовал и политическую цель: выразить суть претензий со стороны сенаторского сословия к политике Клавдия, в частности, его открытости к уроженцам провинций и вольноотпущенникам, его судебной практике… «Отыквление божественного Клавдия» стало вкладом в историографию «дурного императора», и с этой точки зрения данное произведение — весьма удачный пропагандистский ход. Наконец, как говорит Пьер Грималь, целью было «дать понять, что юный Нерон станет другим, еще более великим Августом», который положит конец заблуждениям Клавдия.

Правда и то, что у традиционного политического класса были причины для недовольства этим нежданным императором, над которым он смеялся порой сквозь слезы. Только подумайте! Доверить высокие посты в администрации бывшим рабам, предпочтительно домочадцам! А эта идея ввести провинциалов в сенат, пусть хотя бы местную элиту! Вот что было совершенно невыносимо, и Сенека превосходно выразил настроение себе подобных, издеваясь над этим кретином, который «решил увидеть в тогах всех — греков, и галлов, и испанцев, и британцев». Ничего себе шпилька от стоика! Впрочем, столь же странен и весь памфлет. С чего бы вообще так зло смеяться над мерой, проникнутой духом стоицизма? Разве не считали последователи этого учения, что все люди — члены одной мировой республики, единой ойкумены? Разве человеческое стадо не пасется на «общем пастбище» (sunnomos), столь дорогом сердцу Зенона Китийского — основателя школы? Да и сам Луций Анней Сенека разве не родом из Испании, из Кордовы? И хотя теперь он сенатор, принадлежит к первейшему сословию, он все равно homo novus — новый человек, выходец из семейства всадников. Тогда почему он отказывает другим в том, что получили его собственная семья и он сам? Просто потому, что человеку свойственно цепляться за свои привилегии, даже если он является или называется философом. А новые привилегированные зачастую хуже старых. С этой точки зрения у него много общего с Цицероном — еще одним всадником, сделавшимся олигархом покруче прежних…