Николай и Александра - Роберт К. Масси Страница 71

Как ни странно, наиболее ожесточенное сопротивление программе Столыпина оказывалось как крайними правыми, так и крайними левыми. Реформы с целью изменения старого, устоявшегося уклада жизни были не по душе реакционерам. Революционерам же было ненавистно всякое улучшение условий, вызывавших недовольство масс. Для Ленина и все уменьшающегося числа его сторонников-эмигрантов эпоха Столыпина была эпохой крушения их надежд. Убежденный, что «революционной обстановки» в России больше не существует, Ленин уныло бродил по библиотекам Цюриха, Женевы, Берна, Парижа, Мюнхена, Вены и Кракова. Он с тоской следил за успехами земельной реформы Столыпина. «Если так будет продолжаться, – писал он, – это вынудит нас отказаться от всякой аграрной программы». Некоторым правоверным марксистам казалось, что почва у них окончательно выбита из-под ног. В 1909 году, отчаявшись, дочь Карла Маркса Лаура и ее муж Поль Лафарг покончили жизнь самоубийством. Ленин отнесся к этому известию с мрачным удовлетворением. «Если не можешь больше работать для дела партии, – заявил он, – надо суметь взглянуть правде в глаза и умереть, как это сделали Лафарги».

Созыв в мае 1906 года 1-й Государственной думы был фактом настолько необычным и непривычным для России, что ни император, ни члены делающего лишь первые шаги представительного органа не знали, как себя вести. Все приходилось начинать с самого начала и на ходу: конституцию, парламент, политические партии. До октября 1905 года в России не было иных политических партий, кроме социал-демократов (эсдеков) и социалистов-революционеров (эсеров), находившихся в подполье. Но, как ни удивительно, тотчас возникли две влиятельные либеральные партии – партия конституционных демократов, или кадетов, руководимая историком Павлом Милюковым, и октябристов, так названная в силу ее приверженности принципам, изложенным в манифесте, опубликованном в октябре 1905 года. Ее возглавил Александр Гучков.

И все-таки пропасть, разделявшая монарха и парламент, была еще слишком велика. «Члены Государственной думы были приняты государем в Тронном зале Зимнего дворца. Опасаясь беспорядков, снаружи дворца были поставлены кордоны полиции и войска. Депутаты выглядели разношерстной публикой: часть была во фраках и сюртуках, большинство же в рабочих блузах, косоворотках, а за ними – толпа крестьян в разнообразных костюмах», – писал В. Н. Коковцов. Вся эта толпа стояла по одну сторону, разглядывая алый с золотом трон, свиту в шитых золотом мундирах, императрицу и фрейлин в придворных платьях. По другую сторону зала стояли придворные и министры, в их числе граф Фредерикс. По его словам, у депутатов был вид шайки разбойников, ждущих сигнала наброситься на министров и перерезать им глотки. «Какие жестокие лица! – проговорил он. – Ноги моей больше не будет в подобном обществе». Фредерикс был не единственным, кому было не по себе. Коковцов продолжал: «Императрица-мать не могла успокоиться от этого ужасного приема: „Лица их дышали какою-то непонятною мне ненавистью“». Коковцов и сам был потрясен. «Особенно выдвигалась фигура человека высокого роста, – вспоминал он, – в рабочей блузе, в высоких смазных сапогах, с насмешливым и наглым видом рассматривавшего трон и всех, кто окружал его». Новый министр внутренних дел П. А. Столыпин, стоявший рядом, заметил Коковцову: «Мы с вами, видимо, поглощены одним и тем же впечатлением, меня не оставляет все время мысль о том, нет ли у этого человека бомбы».

Дума вскоре проявила те настроения, какими были проникнуты ее члены. Едва 524 ее депутата заняли свои места в зале Таврического дворца, как тотчас обнародовали чрезвычайно агрессивный ответ на тронную речь. Царь ужаснулся, узнав, что он содержит такие требования, как обеспечение всеобщего избирательного права, проведение радикальной земельной реформы, освобождение всех политзаключенных, отставка царских министров и назначение вместо них рекомендованных Думой. Повинуясь указанию государя, престарелый Горемыкин, у которого тряслись руки, едва слышным голосом заявил, что отвергает все требования Государственной думы. Когда Горемыкин сел, наступило минутное молчание. Затем, вспоминает Коковцов, «на трибуну выскочил В. Д. Набоков и произнес короткую реплику, закончившуюся под гром аплодисментов известною фразою: „Власть исполнительная да подчинится власти законодательной“». За ним выступали другие ораторы. Их нападки на правительство становилось все язвительнее. Когда же на трибуну поднимались министры, их, по словам Коковцова, «встречали возгласами: „в отставку“ при начале и „все-таки в отставку“ в конце».

Возмущенный подобными выходками, император готов был разогнать этот сброд, но он сознавал, что Горемыкину не справиться с беспорядками, которые последуют ^[49]. Тогда-то, в июле 1906 года, престарелый премьер и ушел в отставку. На его место был назначен Столыпин. Два дня спустя новый премьер-министр приказал запереть двери Таврического дворца и расклеить на них царский манифест о роспуске Государственной думы. В тот же день часть депутатов отправилась в Финляндию. Собравшись в лесу, депутаты заявили, что заседания Государственной думы продолжаются. Участники встречи приняли «Выборгское воззвание», в котором призывали крестьян не платить государству податей и налогов и не поставлять рекрутов в армию до тех пор, пока не будет вновь созвана Дума. Но «Выборгское воззвание» ничего не достигло. Ошеломленные революцией, русские не хотели новых столкновений ради сохранения парламента.

Возмущенный своеволием членов Думы, государь хотел было положить конец эксперименту с представительным органом, но Столыпин заявил, что, подписав манифест 17 октября, царь обещал народу гарантии, которые не вправе отнять у него. Скрепя сердце царь отказался от разгона парламента и согласился на выборы во 2-ю Думу.

Когда 2-я Государственная дума собралась на первое свое заседание, рухнул потолок. То было достойное начало деятельности Думы, которая оказалась хуже прежней. Левые партии, в том числе эсдеки и эсеры, бойкотировавшие 1-ю Думу, получили двести мест, что составляло больше трети состава 2-й Думы. Решив парализовать деятельность правительства, левые превратили Государственную думу в сумасшедший дом, где раздавались выкрики, оскорбления, вспыхивали ссоры. Экстремисты другого толка – крайние правые – хотели во что бы то ни стало скомпрометировать Думу и закрыть ее раз и навсегда. Левых депутатов обвиняли в заговоре, дебаты превращались в бесцельные споры, выступления депутатов в адрес правительства становились все агрессивнее. И Столыпин ответил знаменитой речью, в которой, в частности, заявил: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли. Все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: руки вверх. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: не запугаете».

Царь стал искать повод распустить и эту Думу. В двух письмах к императрице-матери он дал волю своему раздражению: «И из Англии едет какая-то шутовская делегация с адресом Муромцеву [председателю 1-й Государственной думы] и всем им. Дядя Bertie [английский король Эдуард VII] и английское правительство дало нам знать, что они очень сожалеют, что ничего не могут сделать, чтобы помешать им приехать. Знаменитая свобода! Как они были бы недовольны, если бы от нас поехала депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства!»