Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская Страница 71

Однако подробностям об этой встрече, изложенным в рассказе Горбачевского, вряд ли стоит доверять: они не подтверждаются ни одним из известных нам документов. И показания солдат-черниговцев, и свидетельства нижних чинов Курского полка сходятся в том, что «на Печерск», как и к Крупенникову, Мозалевский не попал.

Но Муравьев-Апостол вряд ли мог надеяться на Ренненкампфа в качестве организатора военной помощи восстанию. Он был штабным работником и имел в своем подчинении лишь нескольких офицеров-квартирмейстеров. Обращение Муравьева к Ренненкампфу – в контексте уже начавшегося восстания – выглядит нелогично. Но весьма вероятно, что фамилия эта присутствовала в том послании, которое Трубецкой написал Муравьеву.

Скорее всего, полковник, в прошлом военный дипломат, мыслился Трубецкому в качестве связного между Муравьевым и кем-то в Киеве, в чьем подчинении была реальная военная сила. Судя по происходившим в первые дни 1826 года в Киеве событиям, этим «кем-то» был корпусный командир генерал Щербатов.

* * *

Несмотря на личное мужество двадцатитрехлетнего прапорщика Мозалевского, его миссия в принципе не могла увенчаться успехом. Впоследствии, уже на каторге, он расскажет Горбачевскому, что князь Щербатов, допрашивая его после ареста, заметил: «Я знаю лично С. И. Муравьева, уважаю его и жалею от искреннего сердца, что такой человек должен погибнуть вместе с теми, которые участвовали в его бесполезном предприятии. Очень жалко вас: вы молодой человек и должны также погибнуть».

И при этом «слезы катились у доброго генерала».

Вполне возможно, что корпусный командир вообще отпустил бы прапорщика. Однако Мозалевского опознали оставшиеся верными власти и приехавшие в Киев черниговские офицеры: «Князь Щербатов вместе с Мозалевским вышел в ту комнату, где находились помянутые лица и с ними начальник штаба. Тут начал он спрашивать Мозалевского, к кому он приезжал в Киев и с какими именно поручениями. Мозалевский отвечал:

– Я убежал из восставшего полка с намерением явиться к вашему сиятельству.

– Это несправедливо, – возразил майор Трухин, обращаясь к князю. – Он приехал сюда с поручением от С. Муравьева, но к кому и зачем – я не знаю. Он участвовал в бунте и, вместе с Сухиновым, хотел убить меня, когда я содержался на гауптвахте… Жандармские офицеры говорили, что они были арестованы Мозалевским, стоявшим тогда с мятежниками в карауле, на выезде» ^[435].

Получив информацию о поисках Мозалевским Крупеникова, Щербатов рапортовал в штаб армии, что в Курском полку нет «майора Крупеникова». А поручик Крупеников «есть один из самых добронравных и верных офицеров, который, будучи, сверх того, обязан семейством, совершенно не заслуживает никакого подозрения, в чем я и ныне удостоверился, призывая его лично к себе». Визит посланца мятежников в Киев князь Щербатов объяснил стремлением Муравьева-Апостола «узнать, нет ли в Киеве беспокойства, и чтобы бросить возмутительный катехизис…».

О том, с Сергеем Муравьевым был связан Ренненкампф, командованию 1-й армии стало известно из одного из многочисленных донесений капитана Сотникова, которое последний отправил из Киева в Могилев уже 2 января 1826 года. Однако в отличие от других упоминавшихся в записках «могилевского шпиона» офицеров Ренненкампфа не арестовали. Роль генерала Щербатова во всей этой истории еще была неясна, сам же по себе полковник никакой угрозы для властей не представлял. Он не командовал солдатами, и можно было не бояться, что его помощь Муравьеву окажется значительной.

Вновь сюжет с Ренненкампфом возник во время следствия лишь в середине апреля 1826 года в связи с показаниями Грохольского. Тогда уже стало ясно, что арестованных по делу о тайных обществах оказалось слишком много. Было решено брать только тех, против кого есть неоспоримые улики. Против Ренненкампфа же таких улик не находилось: Муравьев-Апостол упорно отрицал, казалось бы, бесспорные факты, Бестужев ничего не знал о письме Муравьева к нему, прапорщик Мозалевский не упомянул на следствии фамилию обер-квартирмейстера. Не склонен был сажать в тюрьму подчиненного и князь Щербатов.

Ренненкампфу удалось уйти от уголовной ответственности, он отделался только административной высылкой в кавказскую армию, в «чиновники для особых поручений» при графе Паскевиче-Эриванском ^[436].

* * *

В подавлении мятежа на юге 4-й пехотный корпус участия не принял, не пошли против черниговцев и стоявшие в Киеве войсковые части. И здесь позиция Щербатова оказалась принципиальной. «Видя с большим удовольствием в войсках и жителях города Киева настоящую верность и преданность обязанности своей и приверженности к государю императору и, напротив того, беспорядок и потерянную надежду мятежников на дальнейшее с ними сообщество, я принял решительную меру показать всю твердость и доверие к войскам и жителям, и потому твердо положился не трогать с места никаких войск», – рапортовал он главнокомандующему Остен-Сакену уже после поражения восстания.

Единственной частью, получившей от корпусного командира приказ о передислокации, был батальон Муромского пехотного полка. Узнав, что черниговцы покинули Васильков, князь приказал батальону занять город ^[437].

Естественно, объяснения Щербатова не могли быть признаны удовлетворительными. Разгневанный начальник штаба 1-й армии генерал Толь писал Красовскому: если бы «тотчас по первому известию о мятеже сделано было форсированное движение к Василькову, то 1-го числа вся горсть пьяных мятежников была бы уничтожена, почти прежде, нежели посланный из Киева нарочный мог прибыть к генерал-лейтенанту Роту, которого войска могли действовать не прежде, как по прошествии трех дней».

Узнав о поведении Щербатова, граф Остен-Сакен «заболел». А выздоровев, написал царю о том, что «князь Щербатов не способен командовать пехотным корпусом, в особенности при затруднительных обстоятельствах; он имеет наивность воображать себя непогрешимым». «Насколько я имел случай быть довольным Ротом, настолько Щербатов, мне кажется, вел себя как баба», – констатировал император Николай I в письме к великому князю Константину ^[438].

От наказания Алексея Щербатова спасли эполеты «полного» генерала, слава героя 1812 года и обширные связи при дворе. После непродолжительной опалы его назначили командовать 2-м пехотным корпусом, а 4-й корпус вообще был расформирован.