Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова Страница 71

Однако потом беседа уклонилась в сторону. Первый министр расспрашивал Волынского о нравах и обычаях в России, не давая ему возможности перейти к делам.

Так и расстались они, не начав переговоров в этот раз. Единственное, что обещал эхтема девлет, было то, что скоро Волынского снова примет шах и будет обо всём секретно разговаривать...

Аудиенция началась с того, что накануне Артемию были присланы писцы и евнухи — переписать и перечислить подарки, заготовленные посланником от имени русского царя. Подарков было так много, что несли их тридцать человек: меха, золотые вещи, изрядной работы ларцы с драгоценностями. В открытом виде, чтобы шах мог полюбоваться дарами, проносили их двести человек.

Волынский начал было говорить речь, но шах махнул рукой и произнёс:

— Я уже извещён о всех твоих делах через письмо твоё, а ежели что особое имеешь сказать от государя устно или приказ особливый — говори...

Артемий приступил к главной своей задаче — заключению договора о свободном купечестве в Персии. Шах молча выслушал и обратил глаза на первого министра. Тот что-то прошептал на ухо шаху, и тот милостиво кивнул головой.

Сказал Артемий ещё раз, что русский царь желает жить в мире и дружбе.

— И мы желаем иметь с царским величеством истинную дружбу, но до этого был у нас посол царя Кучуков — зело нехороший человек, и я изволил сказать царскому величеству, чтобы прислал доброго и умного человека. Ты, видно, таков, — произнёс шах, — и ты мне понравился. А обо всех делах говори с девлет эхтема, и через него ответ тебе учиню на все твои вопросы.

И Артемий не решился поставить вопрос о резиденте, а это было одним из главных наказов Петра: в Персии должен остаться человек, который мог бы информировать русское правительство обо всех событиях в этой стране.

Только после долгих переговоров и трений с первым министром Волынскому удалось оставить в Испагани Семёна Аврамова. Прекрасно говоривший на персидском языке, знавший турецкий и другие языки Востока, этот крепостной стал дипломатическим человеком. Волынскому удалось сделать это, и он гордился собой, хоть и побаивался, что скажет царь: мол, подлого происхождения человека приспособил к дипломатической службе. Но других знатоков не было, а Аврамов оказался на редкость смышлёным. Волынский знал, что на родовитость царь не смотрел, но внутренне всё-таки трепетал: он принял это решение самостоятельно.

Шах отдарил небогато: он просил передать царю слона, льва, зверей в клетках, а также золотые фляжку и чашку. А самому Волынскому прислал пятьдесят бутылок грузинского вина со своего стола. Дорого дались эти подарки Волынскому: он вручил принёсшему их пятьдесят червонцев да каждому из носильщиков приказал дать по червонцу. Подарки эхтема девлету тоже стоили недёшево, если учесть, что в свёрнутом и упакованном виде их несли к дому первого министра более двадцати человек...

Как бы там ни было, теперь он возвращался домой с капитуляцией эхтема девлета в кармане. Он добился также того, что все русские люди, находившиеся в плену в Персии, должны быть освобождены и присоединены к посольству.

Решил он также дело о строительстве новой пристани на реке Низовой. Долго не соглашался на это эхтема девлет, подозревая русское правительство в постройке на Низовой крепости, а не пристани, но Волынскому и тут удалось победить враждебность и недоверие первого министра.

Словом, почти все проблемы, поставленные Петром, Артемий разрешил. Не сумел добиться только одного — выплаты посольству кормовых денег.

Но злобой и обидой наполнилось его сердце, когда на приёме у шаха эхтема девлет распорядился посадить рядового члена его миссии — Лопухина — на более высокое место, нежели самого посланника. Как, этот его подчинённый, попавший в посольство только благодаря хлопотам и предстательству кого-то из родственников царицы Евдокии, засаженной в монастырь, никчёмный и почти ненужный в посольстве человек, был отмечен шахом и его первым министром как более благородный по рождению, чем он, посланник и доверенное лицо русского государя? Артемий понимал, почему это произошло: дошли до шаха слухи, что Лопухин — родственник царя и, следовательно, принадлежит к более высокому роду, нежели сам посланник. Ничего не изменили и упрёки Волынского, тактично высказанные им эхтема девлету. Даже на последней аудиенции у шаха Лопухину подарили точно такой же наряд, как и самому посланнику. Волынскому достался верхний халат, затканный золотом, а нижний — серебром, а Лопухину надели сверху серебряный халат, а под него золотой.

Артемий был взбешён. И с тех пор преследовал Лопухина выговорами, упрёками и злостью, а в конце концов отправил его в Астрахань через Гилянь со всем зверинцем — слоном, животными в клетках. И тут Лопухин не выполнил своей задачи: по дороге индус, сопровождавший слона, умер, а некормленый и изнурённый слон подох в Астрахани. Только шкуру его и сохранил Лопухин.

Волынский не преминул назвать Лопухина главным виновником несохранности шахского подарка. Но это было уже потом, в Петербурге, — он отыгрался на Лопухине за свои обиды в Персии.

Как позже выяснилось, шахский двор рассчитывал использовать родство Лопухина с царём для давления на Волынского: эхтема девлет, коварный и подозрительный, увидел в этом родственнике царя скрытого наблюдателя, надсмотрщика за двадцативосьмилетним посланником. Для того и вызывал он отдельно для беседы Лопухина и толмача Аврамова. И хоть и говорил Лопухин, что родство его с царём слишком дальнее, чтобы можно было говорить о нём, эхтема девлет не поверил — решил, что скромность и настороженность Лопухина не позволяют ему распространяться. Первый министр высказал Лопухину недовольство Волынским: дескать, слишком молод и не в чине посла, не дороден, не имеет большого живота и густой бороды, да ещё не хочет надевать шахский подарок и целовать землю у ног шаха за его милость.

Эхтема девлет всё это высказывал неспроста: он решил, что Лопухин всё передаст русскому царю. Лопухин доложил обо всём Волынскому, ничего не отвечал на изветы первого персидского министра. И всё-таки посланник затаил на него злобу, хоть и понимал в душе, что несправедлив и обижается на дворянина напрасно. Но сердцу, как говорится, не прикажешь, и при всяком удобном случае Волынский оговаривал Лопухина.

Сидя в седле, он ещё раз продумывал свои хлёсткие характеристики властей Персии, о которых сообщал в Петербург:

«Трудно и тому верить, что шах не над подданными государь, но у своих подданных подданный. И чаю, редко такого дурачка можно сыскать и между простых смертных, не токмо из коронованных. Того ради сам он ни в какие дела вступать не изволит, но во всём положился на своего наместника эхтема девлета. А шах Али-хан всякого скота глупее, однако же у него, шаха, такой фидори (фаворит), что шах у него из рота смотрит и что велит, то делает... И другие не знают, что такое есть дела и как их делать. А к тому же и ленивы так, что о деле часа одного не хотят говорить, и не токмо посторонние, но и свои дела также идут безвестно (без знаний), как попалось на ум, так и делают безо всякого рассуждения. И так своё государство разорит, что, я чаю, и Александр Македонский в бытность свою в Персии не смог так разорить. И чаю, что сия корона к последнему разорению приходит, ежели не обновится иным шахом... Иного моим слабым умом не рассудил, кроме того, что Бог ведёт к падению сию корону...»